Официальные Поздравления С Днем Рождения Генеральному Директору Мужчине

Ивы, березы в городском саду - уже с маленькими зелеными листочками. Во дворе многие спрашивают обо всех вас и передают приветы. Я ведь, как стоячее болото, застыла в своем отчаянии, а приезд Наташи всколыхнул это болото.

Очень, очень хочется вас всех увидеть и расцеловать. 1 Я эту фамилию называю потому, что Александр Исаевич не посчитался с просьбой Островской и сохранил фамилию в романе. Днем я обычно работала: или переводила на машинку записанное накануне, или продолжала свои мемуары, сидя на балконе, или ездила интервьюировать Островских, к которым присоединилась еще и их дочь. По вечерам мы с Ирой или гуляли, или бывали в кино (посмотрели "Цветы запоздалые" по Чехову), или посещали родственников или друзей.

Миля Мазин - друг моего мужа по физмату университета.

С ним и его женой Атой мы виделись вместе с мужем лишь в 1959 году. Теперь, придя к ним, я спросила: - Как вы к нам относитесь? Помню отдельные реплики: "Надо бы в чем-то уступить!", "Каждый должен быть в известном смысле дипломатом!", "Почему он думает, что во всем прав?" - и т. Повидалась с Зоей Браславской, с которой очень сдружилась в 44-45-м годах, после возвращения из эвакуации, и которая когда-то вместе со мной переживала все волнения, связанные сначала с тем, что мой муж пропал, а потом и с тем, что он оказался в заключении. У нее прелестная дочка Наташа, которая обещает стать настоящей музыкантшей.

Виделась с подругами более ранних лет: Женей Крыловой, с которой училась вместе в музыкальной школе, с Лизой Фесенко - своей школьной подругой. Кажется, что вместе с ними вольются так нужные нам физические силы. Но и тут, идя на базар, не забываю о главном своем деле в Ростове - сборе материала для мужа. Ищу гимназию Андреевой, где училась его мама и где будет учиться соответст-венно Ксения из романа "Август четырнадцатого". Поначалу принимаю за гимназию массивное четырехэтажное здание бывшей мужской гимназии.

После базара идем с Ирочкой к еще одному ее пожилому родственнику - ростовскому старожилу Борису Сергеевичу Б-ву, который, узнав о том, чья я жена, согласился со мною встретиться.

Мы идем по Соборному переулку, потом через прекрасный наш городской двухъярусный сад, с которым так много связано воспоминаний детства. Моя школа примыкала к этому саду, и мы часто гуляли там после занятий, однажды едва не попавшись с поличным, когда отважилась сорвать чудесную сирень (спасли быстрые ноги!).

В том же саду летом на открытой эстраде постоянно играл по вечерам симфонический оркестр, и я частенько со своими "музыкальными" подругами бывала на этих концертах.

Их же систематически посещали "три мушкетера" - Кирилл Симонян, Саня Солженицын и Кока Виткевич. Тогда, правда, мы не были знакомы, и, если когда-либо наши с Саней взгляды и встретились, мы не угадали, чем станем друг для друга.

В городском саду многие деревья уже с молодой листвой - стоят как кружевные! А возле городского сада на Пушкинской улице - стоянка двух на старинный манер извозчиков. Даже явилась мысль: "Не прокатиться ли на таком извозчике тою же дорогой, которой едет Ксения в романе. " Борис Сергеевич - очень симпатичный благообразный старый интеллигент. Обещает поискать план старого Ростова, походить со мной по разным важным Александру Исаевичу местам.

Хочет познакомить меня с одним своим приятелем-армянином - настоящим энциклопедистом по старине. Вскоре Борис Сергеевич и в самом деле пришел к нам. Принес план старейшего Ростова, еще с крепостью Димитрия (1828 года) и несколько фотографий старого Ростова. Оживленно с ним разговариваем, сидя на Ирочкином балконе, к которому тянутся ветки, усыпанные сережками. Он рассказывает о различных зданиях, о базаре того времени, о том, как торговали в старину здесь рыбой. В другой раз совершили с Борисом Сергеевичем прогулку по Ростову.

По Садовой, по Соборному переулку, а затем - по Таганрогскому проспекту, по Николаевскому переулку. Попутно он рассказывал мне о когда-то наделавшем много шума ограблении банка с подкопом в этом самом Николаевском переулке. А внизу Таганрогского проспекта, оказывается, был когда-то еще мост. Он буквально поразил мое воображение четырьмя огромными томами переплетенных журналов "Столица и усадьбы". Нежен со своей, на 10 лет старше его женой ("Варенька!", "Деточка!").

А та рвется рассказывать мне про свой институт в Москве, где она в далекие времена училась и где попечителем был один из сыновей Пушкина! Муж Любови Александровны даже потерял сон - так завелся, вспоминаючи.

- Мои подруги, - сказала она, - любили мою бабушку больше, чем моих родителей! Островские показывают мне остатки старинных сервизов: голубо-розового чайного и столового с нарисованными на Поздравления Днем Рождения Директору Мужчине Проза нем птичками. Вспоминают, что по праздникам всегда у них в доме готовился салат "Оливье" (обязательно с зеленым горошком и со свежими огурцами!) и также обязательно делались корзиночки с кремом (подарили мне формочку). Прощаясь со мной, Любовь Александровна говорит: - Скажите Сане, что у него очень хороший "секретарь"! Кстати, выяснилось, что Архангородский-старший (отец Любови Александровны) шил костюмы только у М-ва - отца того армянина М-ва, с которым я познакомилась через Бориса Сергеевича. Когда я рассказала об этом самому М-ву, то он еще добавил, что учился с Колей Архангородским, братом Любови Александровны. Распростившись с Островскими, систематизировав свои записи с их слов и перепечатав их, я разыскиваю других друзей Таисии Захаровны - сестер Остроумовых.

Когда Вера Михайловна поняла, кто я, на ее лице появилось и уже не сходило выражение восторженного удивления. Я играла у нее на красном беккеровском рояле - на том самом, на котором сначала играла Таисия Захаровна, а потом на нем же Вера Михайловна учила "мальчика в сереньких штанишках" (так ей запомнился маленький Санечка!).

Из окон квартиры Остроумовых видна фабрика Панченко- так она называлась раньше. Вера Михайловна слушает по западному радио все об Александре Исаевиче.

В один из вечеров разбираем ее фотографии, а потом сочинения Петра Кузьмича, ее отца. Лишь одно письмо относится ко времени войны, все остальные написаны из ссылки в 53-54-м годах, несколько писем 56-го года. И вот у меня появляется еще одно большое дело, за которое я принимаюсь немедленно же. Прибыв весной 1953 года в Кок-Терек, где должен был остаться навеки, Александр Исаевич написал об этом моей тете Нине в Ростов. На тот самый Средний проспект, 27, где Ира живет по сию пору и где в то время жила и моя тетя Нина. К ответному письму тети Нины Ира сделала приписку, после чего между ею и Александром Исаевичем завязалась переписка. В своем первом письме Ире он пишет: "Вот что главное. Хочется иногда разрядить душевное настроение в разговоре, в письме - и не с кем и некому.

Дай ей Бог всяческого счастья в жизни, у нее редкое сердце, и совершила она, хоть и оказавшийся бесполезным, сверхсильный подвиг, я всегда буду о ней самых лучших воспоми-наний, но, видимо, правду говорят, что на то место, где была любовь ничего уже другого . Когда появились первые признаки болезни, Александр Исаевич, жалея тетю Нину, больше стал писать Ире, сделал ее, как он сам выразился, "соучастником его страданий"2. И потому Александр Исаевич очень подробно описывал ей течение своей болезни, свое состояние, свои ощущения, разные попытки лечения болезни. Особенно разбередило мне душу как бы предсмертное письмо ре от 26 ноября 1953 года: Я еду наконец в Джамбул, но в таком тяжелом состоянии, что знаю, что случится со мною в дороге и там: может быть, на днях я окажусь в больнице или под ножом хирурга. Надо быть всегда готовым к худшему, поэтому пишу тебе, родная, в предположении, что я умру.

Вот моя неуклонная горячая просьба к тебе: если я умру, то этим летом ты обязательно, отбросив всякие помехи, приедешь, в Берлик1.

На Садовой улице, 41, живет врач Николай Иванович Зубов, который заботливо лечил меня во всем течении моих безжалостных болезней.

От него ты узнаешь подробности моего последнего года жизни и этим самым как бы повидаешься со мной. Кроме того, ты распорядишься остатками моего имущества, которого наберется больше тысячи и, таким образом, окупишь дорогу. Если только мне придется так рано умереть - я умру с надеждой, что ты не пренебрежешь моей просьбой и не сочтешь ее капризом". Могла ли из этого письма Ирочка понять, о каком имуществе в первую очередь речь? Нет, ей не приходило в голову, что Александр Исаевич звал для того, чтобы спасти свои литературные труды.

А как он мог, тщательнейшим образом конспирируя свою работу, выразиться яснее? Как мог написать между строк об истинном побуждении, почему звал ее? Только пытался убедить, повторяя и повторяя свою просьбу: "Ира! Это - не шутка, не балмошь, не дурь - это моя последняя (в случае смерти) воля. "Не забывай, милая, что я написал тебе на случай Поздравления С Днем Рождения Мужчине Директору Красивые Короткие моей смерти. Наконец он, казалось бы, нашел довольно ясный способ выражения, но вплел его в довольно оптимистическую фразу и, может быть, именно этим увел от догадки: "Будем надеяться, Ируся, что ты еще и меня самого увидишь живым (один хороший хиромант обещал мне 50 лет жизни с хвостиком), но, быть может, память обо мне ценнее меня самого, учти"4. А когда болезнь Александра Исаевича отступила (после лечения в Ташкентском онкодиспансере), ее приезд стал восприниматься уже совсем в ином плане. Любя другого, она не сочла возможным поехать в Кок-Терек. Неожиданно у меня возникает идея ввести в своей текст предсмертное письмо Александра Исаевича к Ире Арсеньевой. Пора собираться в дорогу, запасаться медом, подсолнечным маслом с ростовского базара, делать прощальные визиты.

За время своего пребывания в Ростове получила несколько весточек от мужа.

Извел меня насос, пришлось много им заниматься, теперь наладилось. Снаружи дождь (даже со снегом), а внутри тепленечко".

В том же письме мне делаются уточнения для обзора материала: "Узнай НЕПРЕМЕННО: какого вероисповедания был А.