Поздравление С Днем Рождения Мальчика 11 Лет Открытка

Еще хочу вас заверить: фильм “Граф Монтекристо” я тоже смотрел, вот только лет на двадцать раньше вас. Согласитесь, переварить подобную информацию довольно сложно. Порой мне кажется, что я приехал не в Казахстан, а в город, расположенный, к примеру, где-то в Южной Америке. — Ничего удивительного, молодой человек, вот уже на протяжении нескольких десятков лет в этом регионе процветает оголтелое насилие над личностью.

В этих краях превратились в лагерную пыль сотни тысяч лучших представителей страны. Так как система, именуемая Гулагом, сама состоит в подавляющем большинстве, из легализированных преступников. Франц вспомнил дознавателей Октябрьского РОВД и утвердительно качнул головой. Вспомнились подавления студенческих выступлений в Черновцах. Пришли на ум слова соседа, человека осторожного, но буйного в состоянии опьянения: “Ну где найти такую организацию, чтоб с оружием в руках помогла свергнуть эту власть!” — Вам необходимо раствориться, на время исчезнуть, но, к сожалению, мы опять же не в Южной Америке. Отчуждение, возникшее в начале их знакомства, исчезло. — Если вы не боитесь, Франц, поехали вместе в Темиртау.

Кстати, там у меня имеются кое-какие финансовые запасы.

В ожидании ответа все устремили на Франца вопросительные взгляды.

В его душе происходила борьба: боязнь потерять рабочий стаж, неопределенность в отношениях с милицией, неизбежное объяснение с родителями. — Милый Франц, в свое время я окончил институт… Нет, целых два: сначала технологический, затем — юридический.

Я мечтал сделать карьеру, и поначалу у меня это Летнее Поздравление С Днем Рождения Мальчика неплохо получалось. Я боялся потерять работу, поссориться с начальством, нарушить, до мозга костей ложный в этой стране, кодекс чести.

Затем, в силу моей работы, мне стали попадаться люди, которым, как говорится, я со своим образованием не годился в подметки. Они были уничтожены системой, унижены, лишены всего, тем не менее, они оставались самими собой. Сейчас нет времени рассказывать, но тогда я плюнул на дикие условности, придуманные преступниками с партбилетами, и решил оставаться самим собой.

Нелегально я раздобыл копировальную технику и целых десять лет стал жить другой жизнью. Если нам с Татьяной удастся выбраться на запад, множество людей, проживающих ныне там, снимут предо мной шляпу. У Тани, которая тоже впервые слышала историю Константина, блестели глаза. Проделки “сталинских орлят” Начальник тюрьмы, полковник Петренко, не отходил от телефона. — то и дело выкрикивал он, бегая из угла в угол по обширному кабинету. Убийство в тюрьме дознавателей Лежнева и Векслера было первым ударом. Ему показалось, что под ним разверзлась земля, и он очутился в том месте, которое с приходом старости ему все чаще снилось. Его почти не обрадовало сообщение о том, что с девяти сбежавших, троих уже поймали. После каждого сообщения о поимке он, перебивая докладчика, бешенно орал в трубку: — Голову оторву! Услышав отрицательный ответ, он скрипел зубами и хрипел в трубку: — Бар-р-р-р-а-ны херовы, вам только скотину пасти! С плаксивой физиономией он стоял перед начальником тюрьмы, заламывая пальцы. Петренко выпроводил охранника, приблизился вплотную к Валентину и маленьким кулачком ткнул в лицо. Если скажешь — атпущу, не скажешь — пойдешь в пресс-хату. Честное слово не знаю, — гнусавил тот, размазывая по лицу кровь.

Не может быть, чтобы он ничего не сказал… Отвечай, паскуда! — задыхался Петренко, пиная до смерти напуганного заключенного. Убедившись, что тот действительно ничего не знает, он нажал кнопку звонка. — Уведи этого козла в сорок пятую, и скажи Быку я разрешил… К вечеру получит пакет шалы[38]. Он знал, что в тюрьме имеются так называемые пресс-хаты, где профессиональные убийцы занимаются привычным ремеслом. Непокорных, в чем-то провинившихся заключенных бросают в такие камеры. Находящиеся там уголовники, с согласия начальства, за чай или анашу до смерти избивают “гостя”. После такой обработки заключенному остается только одно: отбитые внутренности, затем смерть в камерах тюремной санчасти. Петренко сел за письменный стол и принялся теребить пшеничные усы.

По внешнему виду начальнику тюрьмы можно было дать пятьдесят лет. Худощавый, невысокого росточка, Петренко Иван Григорьевич начал свою карьеру в тридцать втором году. Уже в те годы, будучи следователем НКВД, он имел право петушком бегать вокруг очередной жертвы и безнаказанно тыкать сухим кулачком в зубы. Его добродушное лицо, украшенное пшеничными усами, уже тогда умело невинно улыбаться, когда под Жмеринкой, в районе деревни Ров, он собственноручно посылал пулю за пулей в затылок очередного “врага”. Опытному человеку все же можно было определить в белизне этих глаз прямые наклонности садиста. Так много, что по вечерам правая рука начинала отекать. Его жене, Петренко Марье Григорьевне, приходилось делать ему травяные припарки. После освобождения городов в населенные пункты вступали его родные подразделения.

“Тяжкий труд” кагэбиста скрашивался тем, что на Родину можно было отправлять машины, доверху набитые немецким барахлом. После смерти “великого учителя” жить опять стало несколько труднее. А когда его перевели в систему лагерей, эти связи помогли занять пост начальника тюрьмы. Новая работа убрала из его жизни некую абстракцию, обусловленную работой следователя. Наслаждения, возникающего при беседах с врагами, он получал меньше. Общение с Харасановым было чем-то связывающим с его молодостью. Он даже по-своему полюбил этого сильного неугомонного мужчину. Теперь за эту позднюю любовь ему придется расплачиваться. По правде говоря, он давно мог отправить Харасанова в лагерь. Но, разыгравшаяся страсть садиста требовала развязки. Когда он смотрел на это широкое лицо, ему перехватывало дыхание от желания сделать из него бесформенную массу. Семидесятилетний полковник не мог без последствий убить “образованного”. Что-то внутри подсказывало, что Харасанова не поймают. Дежурный прапорщик втолкнул плачущего Валентина Королькова в камеру № 45. Навстречу ему поднялся огромный наголо обритый верзила.

— крикнул он наблюдающему в глазок прапорщику, — сколько шалы приехало?

Петренко сказал подгонит большой пакет, а может и два. Заключенный по кличке Бык подошел к Валентину, ощупал его мышцы и безразличным тоном сказал: — Второй день, земляк, сижу без шалы… Ну, и чего ты натворил? — Я-я-я, — заикаясь выдавил Корольков, — уходил в побег… Срок маленький, сам вернулся.

Тонкие губы приоткрылись, обнажая ряд рандолевых зубов. Недоумение Быка было столь велико, что он отступил на шаг и волосатыми пальцами поскреб голый череп. — Я сглупил, увязался за одним козлом, а потом одумался… Зачем мне с трояком еще три года за побег получать. С трояком можно на одной ноге на параше простоять, — повторил излюбленную в этих стенах поговорку. — Это ты правильно сказал, на параше… У меня, овца поганая, два вышака, а ты сам вернулся. Двумя пальцами правой руки он ухватил Валентина за нос, а левой, словно молотом, ударил под дых.

Бык схватил его за волосы и, фактически отрывая от пола, слета ударил лицом о стену. Бык, словно ягуар, вцепился в честно заработанную добычу. Снимай рубашку, Бык будет пить чифу, — осклабился он избитому Валентину.

Бык влез на унитаз, предварительно подцепив кружку на изогнутую ложку. Через несколько минут вода медленно стала закипать.

Бык опустил толстые кривые ноги на пол и удовлетворенно крякнул.

Из пакета ложкой он зачерпнул много чая и высыпал в кружку. Но, прежде чем взять кружку, неожиданно вскочил и с размаху ударил Валентина по лицу. А ну, чеши на парашу, сиди там пока я не освобожусь. В квадрате показалась улыбающаяся физиономия прапорщика. — Успею, не переживай, мы с ним только начали любовь крутить.

Дух, который в этих условиях всегда играл главную роль, был у него давно сломлен, и все же он предпринял слабую попытку уговорить уголовника. Словно побитая собака Валентин подошел к койке и сел возле Быка. В СИ-16 приехал генерал Чухнарь, чтоб на месте разобраться и наказать виновных. Петренко это обстоятельство нисколько не встревожило. Он хорошо знал Чухнаря, да и наказание в его возрасте могло быть только одно — уход на пенсию. В 1946 году, на Буковине, они возглавляли отдел по борьбе с так называемой бандеровщиной. Излюбленным выражением того времени у них была пословица: “Лес рубят — щепки летят.” “Леса” в Черновицкой области было хоть отбавляй. Из зеленой Буковины они перекочевывали в Казахстан, на Печору и еще бог знает куда. В ожидании Чухнаря Петренко сидел в своем кабинете и теребил пшеничные казацкие усы.

Идею отращивания и ношения этих усов он проводил параллельно с наращиванием демократии в стране. Усы выросли, и вполне приличные для того, чтобы походить на добродушного дядьку, которого, как говорят на Украине, “хоть к ране прикладывай”. Время наложило отпечаток на облик старого “стреляки”. Теперь Чухнарь больше походил на человека, для которого основной проблемой является задача добежать до туалета.

Петренко, который давно ходил с авоськой по магазинам и забивал “козла” с шахтерами-пенсионерами, ритм жизни ощущал лучше.

— Ты мне тут дурачком не прикидывайся, — морщинистой рукой Чухнарь хлопнул по столу.

— Десять лет Харасанов печатал листовки, то есть запрещенную литературу. Сам пойдешь на Соловки, — опять ушел в незабвенную молодость. — Подожди, Мишка, — Петренко порывисто положил свою руку на руку Чухнаря.

— Я что, по-твоему, меньшевик, который выпустил Леньку Пантелеева? И вспомни сорок шестой год, мало у нас бендеровцев сбегало? Рукой, покрытой пигментными пятнами, он потер дряблую щеку стареющего мопса. Дрожащей рукой он поспешно налил чайный стакан водки и со словом “будь”, отправил в мясистое отверстие.

После приема водки лицо Чухнаря поразительно изменилось. Теперь он напоминал подвыпившего швейцара, спекулирующего сигаретами. — О, да ты усы отпустил… Мне не пойдут… Послушай, Иван, мне бы мяса килограмм пятьдесят.

Зэкам оно противопоказано… От него у них стоять начинает. Последние слова вызвали у Чухнаря необъяснимую злость.

Лицо приняло мертвенную маску, по молодости хорошо. А исполнительные камеры у тебя в тюрьме есть или нет? То, что тот делал в прежние времена для укрепления духа, осталось в крови.

Для врагов у нас есть все, как говорил товарищ Сталин. Опыт работы в НКВД всегда приходил Петренко на помощь. Вот и теперь он прослушал магнитофонную запись с откровениями Чухнаря и с удовлетворением отметил: “Теперь мне бояться нечего”. Тем не менее, зная волчий нрав генерала, он решил себя обезопасить окончательно.

Петренко укрыл старого друга офицерским тулупом, и нажал кнопку звонка.

— Алтухов, генерал с управления желает самолично провести беседу с осужденным Корольковым… Выяснить подробности побега. — Но, товарищ полковник, — перебил лейтенант, — Михайлов дежурит на прогулочных двориках.

Одного Михайлова, и чтобы больше там никто не маячил. Привычным движением Петренко расстегнул китель генерала и в наплечной кобуре нащупал рукоятку пистолета. “Осталось пятнадцать минут… Если Бог не помешает, а черт поможет, все будет Абгемахт”. Второй портативный диктофон он положил в нагрудный карман своего кителя. Будил он генерала беспощадно, как это только могут делать работники УВД. Но только тогда, когда он стал выворачивать ноздри генерала наизнанку, тот открыл глаза. — металлическим голосом заставил того вскочить и подтянуться. Чухнарь тупо уставился на человека, отдающего знакомый приказ, тем не менее, рявкнул угрожающим голосом: Они долго петляли в мокрых, плохо освещенных подвалах.