Поздравление Внучки С Днем Знаний Своими Словами

Говорит, что сам часто практикует голодовку: как только превзойдет норму в весе. Александр Исаевич согласен голодать, но только пить не воду, а Валино молоко. Отказаться от него (всю зиму мечтал!) не в состоянии. На столе терраски мы обнаруживаем коробку с картофелем.

На ней записка от Жореса Медведева, из которой мы узнаем, что картошка эта не простая, "Лебедевская"! Но он не за такую уж жестокую голодовку, как Сергей Иванович. Муж на все согласен, но чтоб ему оставили только Валино молоко.

Жорес Александрович рассказал нам один примечательный случай. Две москвички поехали недавно к Солженицыну в Рязань. И вдруг к ним подошел какой-то мужчина и стал спрашивать, какой дом им нужен, к кому они идут. А потом предложил, без дальнейших объяснений, пройти с ним. В результате женщины оказались в милиции, где их довольно долго продержали, а затем отвезли на вокзал и отправили в Москву.

) Когда гости нас покинули, Александр Исаевич без дальнейших раздумий отправился в поселок лесников, откуда скоро возвратился с бидоном теплого парного молока! К вечеру полностью распустился наш "царский" нарцисс. Весь день Александр Исаевич ничего не ел, только пил молоко.

Немножко поработал на участке: вскопал новую огородную грядку. - Все-таки время от времени надо менять местожительство! Только изредка, не так, как ты любишь, - не преминул он пожурить меня.

Ночи здесь всегда холодные, мы спим даже с закрытыми окнами. Но ведь у него есть спальный мешок из гагачьего пуха.

Вид у него сразу изменился, цвет лица стал нормальным.

На следующий день Александр Исаевич даже отдыхал несколько раз среди дня. Но все же понемногу расчищал нашу купальню, которую ежегодно заносило во время паводка. Я разбираю вещи, навожу порядок в доме, помогаю мужу в расчистке купальни Устраиваем тут же костер из принесенного рекой хвороста. Сквозь еще прозрачные деревья виден лесной поселок. Александр Исаевич начинает понемногу работать над романом.

Иногда работает за своим столиком у Истьи, а то занимается раскладкой материалов в нижней комнате.

Я - то на грядках, то делаю записи в дневник, то понемножку берусь за писание мемуаров.

Работаю или за "писательским" столиком у Истьи, или сидя на нижней террасе за столиком с березовыми ножками. Муж прибил к столешнице толстый картон, и получился настоящий письменный столик. Этот уголок веранды мы стали называть моим "кабинетом". Мне здесь особенно удобно заниматься, когда одновременно готовится обед. Отвлек неожиданный приезд Бориса Андреевича Можаева на собственной черной "Волге", которая, конечно же, увязла посреди дороги, ведущей от шоссе к нашей дачке. Можаев приехал к Поздравление С Днем Знаний Внучку Своими Словами нам из Тарусы, где мечтает купить дом.

Переноче-вав у нас, Борис Андреевич со свежими силами принимается помогать нам на участке, показывая, как надо поднимать целину. Мы пользуемся его большим ростом, чтобы подвесить оборванные провода, протянувшиеся к насосу через весь участок.

Однако после приятных теплых дней вдруг - настоящее ненастье. Накануне Дня Победы подул северный ветер, стало холодно и сразу же неуютно на нашей дачке. И я решила раньше, чем было задумано, сбежать в "Сеславино", где теплые батареи, где никакая непогода не страшна. В этот день намечено празднование 15-летия супружества Ростроповича и Вишневской - Стива и Гали - и одновременно "открытие замка"! Александр Исаевич не так чувствителен к капризам природы.

В самый День Победы, сбежав от включенных у соседей громких приемников, долго гулял по лесу, все обдумывая свой "Август". Муж - в Борзовке, работая над романом, я - в "Сеславине", где больше всего занимаюсь папками, из которых все выпечатываю и выпечатываю.

Накануне предполагаемого празднования Александр Исаевич приехал в "Сеславино". Вместо веселья муж едет в Москву, в Боткинскую больницу, к доктору Норберту Александровичу Магазанику. Тот констатирует серьезную гипертонию с повышенным нижним давлением. Его советы: меньше есть, обходиться без соли, сократить время серьезной творческой работы. По приезде муж сказал, что изгоняет из жизни спешку. Днем я разогреваюсь работой на участке, Александр Исаевич пишет в своем кабинете наверху, в мансарде. По вечерам все же затапливаем печь, тут же открывая дверь, чтоб выгнать дым. Еще - читаем привезенные нам Сергеем Ивановичем вырезки из газет относительно питания, голодания и проч. Перейдя на менее обильный стол, Александр Исаевич уже и без того заметно похудел. Хотя муж решил меньше работать, но, увлекшись - хорошо писалась трудная военная глава, - пришел из-за столика с багровым лицом. В конце мая сказал мне, что осталось написать девять глав.

Надеется в июне закончить первую редакцию "Августа". - Как бы хотелось тихого, спокойного июня здесь, в Борзовке. Чтоб не было никаких внешних впечатлений, - говорит он мне. А тут как раз и свалились неожиданные внешние впечатления.

31 мая утром мы услышали по "Голосу Америки", что Жореса Медведева насильно отвезли в Калужскую психиатрическую больницу! 1 июня я еду в Обнинск и от самой Маргариты Николаевны узнаю все подробности, как забрали ее мужа, Жореса Александровича. Чтобы его вывести из квартиры, к ним обоим должны были применить физическую силу: его вывели, взявши мертвой хваткой с двух сторон под руки, а ее (бросившуюся к нему на колени с криком: "Он - здоров, я его не отдам!") прижали к стене. Мне в это время необходимо ехать в Рязань на техосмотр нашего "Дениса".

Однажды, встретив на улице Матушки-на, мама стала упорно смотреть на него, но когда тот поздоровался с ней сквозь зубы - гордо не ответила! Жоресова история до такой степени выбила его из колеи, что он по-настоящему работать не может. Он написал эссе "Как мы живем", но еще не пустил его в ход. 11 июня я снова ездила в Обнинск к Маргарите Николаевне.

Но тут-то и пришло к нему окончательное решение, как быть с тою его бумагой.

Безо всякого ордера или медицинского основания приезжают к здоровому человеку четыре милиционера и два врача, врачи заявляют, что он помешанный, майор милиции кричит: "Мы - ОРГАН НАСИЛИЯ! Встать!" - крутят ему руки и везут в сумасшедший дом. Это может случиться завтра с любым из нас, а вот произошло с Жоресом Медведевым - ученым-генетиком и публицистом, человеком гибкого, точного, блестящего интеллекта и доброй души (лично знаю его бескорыстную помощь безвестным погибающим больным). Именно РАЗНООБРАЗИЕ его дарований и вменено ему в ненормальность: "раздвоение личности"!

Именно отзывчивость его на несправедливость, на глупость и оказалась болезненным отклонением: "плохая адаптация к социальной среде"! Раз думаешь не так, как ПОЛОЖЕНО, - значит, ты ненормальный! И управы нет - даже хлопоты наших лучших ученых и писателей отбиваются, как от стенки горох. Но она в моду входит, кривая расправа без поиска вины, когда стыдно причину назвать. Одни пострадавшие известны широко, много более - неизвестных.

Угодливые психиатры, клятвопреступники, квалифицируют как душевную болезнь и внимание к общественным проблемам, и избыточную горячность, и избыточное хладнокровие, и слишком яркие способности, и недостаток их.

А между тем даже простое благоразумие должно бы удержать.

Ведь Чаадаева в свое время не тронули пальцем - и то мы клянем палачей второе столетие.

Пора бы разглядеть: захват свободомы-слящих здоровых людей в сумасшедшие дома есть ДУХОВНОЕ УБИЙСТВО, это вариант ГАЗОВОЙ КАМЕРЫ, и даже более жестокий: мучения убиваемых злей и протяжней.

Как и газовые камеры, эти преступления не забудутся НИКОГДА, и все причастные к ним будут судимы без срока давности, пожизненно и посмертно. И в беззакониях, и в злодеяниях надо же помнить предел, где человек переступает в людоеда!

Это - куцый расчет, что можно жить, постоянно опираясь только на силу, постоянно пренебрегая возражениями совести. Упомянув Чаадаева, Александр Исаевич был совершенно потрясен, когда, побывав 13 июня на службе в церкви Донского монастыря, вышел оттуда и, ступив всего несколько шагов, оказался у могилы Чаадаева. А ходить по Москве солженицынское эссе "Как мы живем" стало 15 июня, в Духов день. На следующий же день, 16 июня, когда мы с мужем сидели вечером в натопленной комнате в Борзовке (он читал военные главы из "Войны и мира" Толстого, я шила тюлевые занавески), Би-би-си и "Голос Америки" сообщили, что по Москве распространяется протест Солженицына против помещения Ж.

Медведева в психиатрическую больницу, в котором он сравнивает это действие с духовным убийством. Нашлись такие, кто протест счел недостаточно сильным: "слабо", "не потрясает!" Другие поощряли, торопили, толкали.

Третьи - отговаривал и, испугавшись за Александра Исаевича. Вскоре к нам придет письмо: "Дорогой Александр Исаевич! Его не спасет заступничество академиков, обладающих "официальным" весом (общественным). Что, кроме злобного удовлетворения, родят в их черных душах Ваши грозные напоминания? Кого из распоряжающихся нашими судьбами гложет мысль о потомках, которые проклянут их. Вы хотите своим именем, своим словом вызвать волну протестов. Не пламени, не гаснущего, не сбиваемого ни ветром, ни непогодой? Конечно, письмо получит резонанс в "демократических кругах" и на Западе. Вы бьетесь с неправдой Вашими книгами - это так очевидно. Почему же умные, талантливые люди, причастные к "демократическому движению", не понимают этого? Медведева, навлекает опасность на Вас - и не только как на человека, но и как на писателя, который еще не все успел сказать людям"1. Среди очень заметных людей, сделавших все возможное для освобождения Жореса Медведева, был и Александр Трифонович Твардовский. Он даже ездил в Калужскую психиатрическую больницу, где находился Медведев, совершенно не догадываясь при этом, что дважды проезжал мимо нашей дачки, которую он так и не узнал никогда! Нажим общественности, в том числе и академиков, был столь силен, что собирали даже специальные совещания с участием министра здравоохранения Петровского, психиатров Морозова и Снежневского, академиков Капицы, Сахарова, Александрова, Семенова, Астаурова.

Врачи, министр утверждали, что Жорес Медведев болен "параноидальным реформаторством". 17 июня утром и днем западные радиостанции снова повторили все о Медведеве и о солженицы-нском протесте.

Би-би-си пообещало дать в вечерних известиях комментарии Мориса Лейти. И вдруг в 17.45 Би-би-си поведало нам, что Жорес Медведев. Оказалось, что Жореса Александровича выпустили из психбольницы в 10 часов утра того дня без диагноза, без каких бы то ни было рецептов. В тот же день писатель Каверин был вызван в Союз писателей: зачем вмешивался?

Но Каверин резонно им возразил: "Почему же его выпустили?" (Он уже знал, а те - нет!) Нас посетил сам Жорес Александрович. Вся эта невеселая история его потрясла: присущей легкости, даже беззаботности - как не бывало! Даже как будто собираются восстановить в том же институте. Александр Исаевич теперь может спокойно заниматься "Августом".

Часто уходит думать в лес, а то и писать там под раздвоенной березкой. Говорит, что по-другому пишется, возникают совсем иные мысли. Я спросила, будет ли юмор, которым так богат "Круг", в его новом романе. И вообще легких глав у него не осталось, все трудные. В пасмурные дни я уезжаю в "Сеславино", чтобы дать возможность мужу до конца углубиться в творчество. К концу июня закончили: окончательно распределили по алфавиту все особенно значительные, важные, с точки зрения Александра Исаевича, пословицы.

Он поругивает меня за лишние подробности: "Пиши то, что интересно другим, а не то, что интересно тебе!" Но неизменно одобряет мои "связки", а кое-какие страницы даже находит безукоризненными. Нечего и говорить, как важно для меня такое поощрение. Однажды, просматривая рукопись перед переводом ее на машинку, придумала вдруг, как можно дать ненавязчиво, не перегружая, краткую биографическую справку.