С Днем Святого Валентина Поздравить Маму От Сына

«Им не помешает послушать такое письмо», — думала она.

После того как письмо было прочитано, все замолчали.

Стало тихо, потому что они услышали торжественные и красивые слова.

Наконец маленькая Ида произнесла: — Это о тебе, Эмиль! Все смотрели на него, а он этого терпеть не мог, поэтому упрямо глядел в окошко. Но и то, что он там увидел, не способствовало бодрости его духа. Он увидел, что снова идет снег, и понял, кому завтра надо рано вставать и убирать его. Он снова принялся за колбасу, начиненную кашей, но ел опустив глаза и иногда лишь быстро поднимал их, чтобы посмотреть, не глядят ли еще на него.

Она не могла оторвать взгляда от своего любимого мальчика.

Он был такой славный — розовощекий, кудрявый, с кроткими голубыми глазами. «Да, он точь-в-точь рождественский ангел», — думала она. А тут еще доктор сказал, что она имеет право гордиться им.

— Порой, когда я смотрю на Эмиля, мне кажется, что когда-нибудь он будет великим человеком! Может… председателем муниципалитета или еще кем-нибудь. — Быть того не может, чтобы председателем муниципалитета стал эдакий озорник! Мама Эмиля строго посмотрела на нее, но, так ничего и не сказав, еще раз сердито обнесла всех по кругу колбасой, начиненной кашей. Эмиль положил себе на тарелку еще кусочек и, медленно посыпая брусникой колбасу, начал размышлять над тем, что сказала мама. А вдруг он в самом деле станет председателем муниципалитета, когда вырастет? Если он станет председателем, который озорничает… какие бы тогда придумать проделки? Налив в стакан молока, он продолжал размышлять… Проделки председателя муниципалитета должны быть почище обычных мальчишеских. И в эту самую минуту ему пришла в голову еще одна, по-настоящему забавная мысль… И тогда он фыркнул, а молоко разбрызгалось, и, как обычно, досталось папиному жилету.

Однако папа Эмиля не очень рассердился: нельзя ведь ругать того, кого так расхвалил доктор и кто совершил удивительный подвиг. Папа Эмиля ограничился лишь тем, что стряхнул с жилета молоко и чуть сурово сказал: — Да, сразу видно, кто вернулся домой! Папа замолчал и погрузился в размышления о своем сыне и его будущем. — Сомневаюсь, чтоб Эмиль стал председателем муниципалитета, — сказал он под конец. — Но все же из него может получиться дельный парень. Если, конечно, ему суждено остаться живым и здоровым.

И настал вечер, и настала ночь, и все тихо и мирно уснули. А снег сыпал и сыпал на Каттхульт, на всю Лённебергу, на весь Смоланд. Да нет же, нет, доктор не взял у Эмиля ни Лукаса, ни Заморыша. Брауде) КАК МАЛЕНЬКОЙ ИДЕ ПРИШЛОСЬ СТАТЬ ПРОКАЗНИЦЕЙ. Так вот, на хуторе Каттхульт близ Лённеберги, в Смоланде, жили Эмиль и его маленькая сестренка Ида.

Если слыхал, то знаешь, что Эмиль проказничал почти каждый день и за свои проделки ему приходилось почти каждый день сидеть в столярной. Его папа считал, что благодаря такому наказанию Эмиль отучится проказничать. Он спокойно сидел там и, до тех пор пока его не выпускали на волю, вырезал деревянных старичков.

Когда он уже отсиживал там положенный срок, дверь ему открывала иногда маленькая Ида. Ей тоже хотелось когда-нибудь посидеть там взаперти. Но для этого надо было сперва что-то натворить, а она, бедняжка, не умела. — Озорные проделки не придумывают, они получаются сами собой. А получилась проделка или нет, узнаешь только потом. — Ага, если папа кричит: «Э-э-э-миль!» — значит, это проделка, — сказала Ида. Маленькая Ида не понимала, почему на ее долю никогда не выпадает хоть какая-нибудь проделка, в то время как на Эмиля они так и сыплются.

— Это ты-то хочешь проказничать, ты, такая добрая малышка?! Ида говорила об этом и с Альфредом — каттхультовским работником. — А Эмиль разве не может придумать для тебя хоть какую-нибудь ерундовую проделку?

Да только не у меня… А Эмиль тем временем изобретал все новые проделки, одну за другой.

Однажды утром, когда старушка Крёса-Майя пришла в Каттхульт, чтобы помочь Лине стирать белье, оказалось, что Эмиль выпустил из овечьего загона злющего каттхультовского барана, которого звали Шут Гороховый.

Крёса-Майя мигом вскарабкалась на каменную ограду, чтобы этот негодник не забодал ее, да так и осталась стоять там, бедняжка, меж тем как Шут бегал внизу и караулил ее.

Крёса-Майя стала кричать что есть сил и звать на помощь. Никто, кроме Эмиля, который в это время собирал за оградой овечьего пастбища лесную землянику. Легкомысленный, как всегда, он не запер за собой калитку. Теперь же он так поспешно рванулся к ограде, что ягоды разлетелись из корзинки мелкими брызгами во все стороны. Увидев открытую калитку, и Крёсу-Майю на каменной ограде, и Шута, караулившего ее внизу, Эмиль сказал самому себе: — Вот это да! — Так это ты выпустил из загона Шута, злодей ты этакий? Но не бойся, сейчас я займусь бараном, так что ты сможешь спуститься вниз. Он стал прыгать и орать во все горло и так раздразнил барана, что тот и думать забыл про Крёсу-Майю. Теперь он решил наброситься вместо старушки на Эмиля. Он бросился бежать, а за ним во всю прыть несся Шут. Они бежали все дальше и дальше по пастбищу, так что добежали даже до Аттилантен, глубокой ямы, наполненной водой, где обычно Эмиль и Ида пускали свои лодочки из коры. Они называли эту яму «поместье Аттилантен» и всегда играли там очень весело. И вот теперь Эмиль совершил гигантский прыжок — наискосок через яму Аттилантен.

Со страшным шумом Шут плюхнулся прямо в яму Аттилантен и погрузился в воду по самую бороду. Он заблеял, призывая на помощь еще отчаяннее, чем Крёса-Майя, но Эмиль сказал ему: — Сам виноват! Я вовсе не собираюсь вытаскивать тебя из лужи, да и вообще мне это не под силу. Хотя он отлично понимал, что Шута надо вытащить из ямы во что бы то ни стало, пока папа не узнал, что произошло. «Если б только привести сюда Альфреда, — подумал он, — никто бы ничего не узнал об этом». Он побежал за Альфредом, но на этот раз был достаточно предусмотрителен и, покидая овечье пастбище, закрыл за собой калитку. Но не успел он накинуть крючок, как увидел Крёсу-Майю.

Она по-прежнему стояла на ограде и так злилась, что только пух и перья летели. Когда за тобой гонится злющий баран, на ограду вскарабкаешься мигом. Но спуститься вниз для старушки Крёсы-Майи было куда труднее. — По-твоему, я буду торчать тут, пока солнце не зайдет? — Лучше уж я буду стоять здесь до тех пор, пока не рухну!

Но хуже не бывает: когда он встретил Альфреда, тот был не один. Альфред вместе с папой Эмиля косил траву на Северном лугу. И когда примчался запыхавшийся Эмиль, папа спросил: — Ну что там еще стряслось? — He-а, хотя Крёса-Майя… — начал было Эмиль, но тут же смолк.

И все-таки папа Эмиля очень быстро вытянул из него всю правду и о Крёсе-Майе, очутившейся на ограде овечьего пастбища, и о Шуте, рухнувшем в яму Аттилантен. — Наш драгоценный баран, который стоил двадцать крон! — О, Боже, помоги нам спасти его и… да, Крёсу-Майю, само собой, тоже, но это потом. И они пустились бежать, все трое: папа Эмиля, и Эмиль, и Альфред.

И пока они мчались на выгон, папа хвалил Эмиля за то, что он так быстро прибежал за помощью. Но тогда еще папа не знал, кто так бездумно оставил калитку открытой. Уже издалека они услыхали, как Поздравить С Днем Рождения Сына Маму Своими Крёса-Майя и Шут орут благим матом, перекрикивая друг друга.

Нет, такую беду никак не сохранить в тайне, напрасно Эмиль считал, что это возможно. Сама Крёса-Майя была не из тех, кто может хранить какие-нибудь тайны. Чтобы вызволить Шута из ямы Аттилантен, потребовалось время.

И когда наконец настал черед Крёсы-Майи спускаться вниз с ограды, она была уже совершенно измучена. Но ей страшно хотелось поскорее рассказать папе Эмиля о том, кто оставил калитку на овечьем пастбище открытой, несмотря на строжайший запрет. Ведь еще в колыбели Эмилю внушали, что все калитки нужно запирать. Выслушав обвинения старушки, Эмиль взял свою корзинку с земляникой и тихонько отправился домой, представляя, что сейчас начнется. Когда он рванул с места в карьер, земляника снова так и брызнула из корзинки. И весь остаток дня он просидел в столярной, вырезая себе нового деревянного старичка. И не только овцы и злющий баран; там были поросята и коровы, а также несколько лошадей и великое множество кур. У Эмиля к тому же была собственная курица, которую звали Лотта-Хромоножка. И она неслась лучше, чем все остальные куры, хотя однажды в молодости сломала одну ножку и с тех пор так и осталась хромой. Однажды утром, когда все, кто жил в Каттхульте, сидели на кухне и завтракали, мама Эмиля сказала: — Теперь я просто уверена: Лотта-Хромоножка несется где-то в совершенно другом месте, а не в курятнике. — Если найдете яйца Лотты-Хромоножки, получите на ужин блины, — пообещала мама Эмиля. Эмиль и Ида очень любили блины и тут же помчались к курятнику. Куры в Каттхульте свободно разгуливали где им вздумается целые дни напролет. И только когда наступал вечер, Лина запирала курятник, чтобы их не украла лиса.

И вот сейчас все куры сидели в своих гнездах и собирались класть яйца.

Некоторые из них уже справились с этим и громко кудахтали, желая возвестить миру о таком великом событии. И только одна Лотта-Хромоножка бродила по холму, роясь в земле хромой лапкой. Понятно, она вовсе и не собиралась садиться в какое-то там гнездо.

Но Лотта-Хромоножка разгуливала по холму, искала червей и вела себя как-то странно.