Шуточное Поздравление Воспитателям На Новый Год

Спустя три дня, ярким солнечным днем 7 апреля 924 года, император Беренгарий со своим неразлучным телохранителем, графом Мило, и канцлером Ардингом, бодро вышагивал по мраморному мосту через реку Адидже в направлении базилики Святого Петра. На сегодня в баптистерии базилики были назначены крестины сына графа Гизельберта, в которых должен был принять участие граф Мило, сам же император на время крестин намеревался посетить службу в церкви. Высушенный беспокойной жизнью Ардинг, советник императора, едва поспевал за своим бодрым, хотя и более пожилым, чем он, господином, временами переходя на бег. Зато граф Мило не отставал и назойливо бубнил о том, что гости императора, недавно подозреваемые им в заговоре, по-прежнему все эти дни собирались вечерами, на этот раз у епископа Гвидолина. Беренгарий в какой-то момент даже раздраженно махнул на него рукой. - Мой верный граф, у тебя сегодня совершенно неподобающее настроение для человека, который готовится стать крестным отцом, а значит взять на себя ответственность и покровительство за будущие деяния чужой души. Сразу за мостом начиналась каменистая дорога к базилике Святого Петра, круто забирающая вверх. Однако и это не стало помехой для активно бодрящегося императора. Это место напоминало ему о минутах его высочайшего триумфа в жизни. Даже императорская коронация в свое время была омрачена известием о коварстве Берты Тосканской, и Беренгарий отчетливо помнил свое тогдашнее мрачное настроение, никогда он не испытывал таких горьких разочарований как в тот день. Напротив, события, развернувшиеся двадцать лет назад возле веронской церкви Святого Петра, тешили его гордость и заставляли думать, что не столь уж неудачливым был он на военном поприще, как об этом сложилась молва. Вот показалась сама церковь, в которой он в свое время искал спрятавшегося там императора Людовика, а вот то место во дворе, на котором его Поздравление Воспитателям На Новый Год От Родителей Короткое слуги соорудили эшафот, где несчастный бургундец в последний раз видел солнечный свет. Народ, собравшийся возле церкви, радостно приветствовал Беренгария, совсем как в тот великий день, когда он наказывал Людовика и читал нравоучения изворотливому тосканскому графу Адальберту Богатому. Возле баптистерия уже стояли графы Вальперт и Гизельберт, жена Гизельберта Роза с младенцем на руках, будущая крестная мать, имя которой так и осталось неизвестно, а также епископ Гвидолин, вызвавшийся провести обряд. Все поклонились императору, Беренгарий радостно приветствовал их в ответ и представил им своего верного телохранителя. Вальперт и Гизельберт рассыпались в словах лести перед Мило, на что молодой человек отвечал им рассеянно, скупо, и оглядываясь по сторонам, будучи, очевидно, охваченный самой настоящей манией преследования. Император же вместе с Ардингом проследовал в базилику.

Народ расступился перед своим владыкой и дал ему беспрепятственно зайти в церковь, возле алтаря которой архиепископ Фламберт, с любезного разрешения местного пресвитера, уже готовился начать службу. Беренгарий занял свое место на скамье первого ряда, не чураясь соседства с самыми низкими из своих подданных. Император вел себя обыкновенно, никогда в церквях на своей земле он не подчеркивал какого-либо превосходства перед своими смердами, за что последние превозносили его скромность и смиренность до небес, что и было верно подмечено хронистами тех лет. Беренгарий считал, и это было справедливо, что он не может требовать от своих подданных смирения, благопристойности и должного почитания Церкви, если сам первый не будет им в том примером. Конечно, мысли его, как и любого грешного человека, обладали гораздо большей степенью свободы, чем его осознанное поведение, так что в этом плане мы все поймем императора, который, едва Фламберт начал службу, в фантазиях своих воспарил далеко от Церкви Святого Петра. Как и всегда, в такие минуты, он вспомнил свою кроткую жену Бертиллу, которая и привила Беренгарию такую богобоязненность и смиренность. Вспомнил свою спокойную и также тихую дочь Гизелу, которая, может и не была писаной красавицей, но достойно несла все тяготы семейного очага с непростым в общении графом Адальбертом Иврейским. Вспомнил он и вторую свою жену Анну, ее искренние слезы, пролитые за него в молельне сельской церкви, что донельзя растрогало Беренгария. Все эти женщины, окружавшие его, были тихи и благонравны и, несмотря на это, их всех так рано призвал к себе Господь, оставив его одного в этом неспокойном мире.

У него, правда, оставался еще внук, который получил имя деда, сын его Гизелы, но Беренгарий, с момента своей коронации в Риме, более не видел его, так как после неудачного заговора трехлетней давности у него разорвались все отношения с Иврейским домом.

До него доходили грустные слухи, что вторая жена Адальберта, Ирменгарда Тосканская, прибрала весь двор Ивреи к своим рукам, а с пасынком обходится весьма сурово и о воссоединении деда со своим единственным наследником не может быть и речи. Ну, погоди, красотка, дай только срок разобраться с бургундским выскочкой, а там первым же делом император потребует внука к себе Верону, а затем начнет непростые переговоры с Римом о возможной того коронации! Удивительно даже, почему он не сделал этого раньше, когда эта чертова, прости Господи, Берта сидела в тюрьме? Помех со стороны папы он бы точно не встретил, зато сейчас его враги не козыряли бы в противостоянии своем тем, что у Беренгария нет прямого наследника. Император даже неприлично нервно задергался на своей скамье, ему вдруг захотелось начать действовать немедля, прямо сейчас, но удивленный и порицающий взгляд со стороны архиепископа Фламберта на время остудил его порывы. Архиепископ же вел службу в весьма бодром темпе, и не успел император вернуться в мыслях своих под сводчатый потолок базилики, как Фламберт уже начал чтение про Агнца Божия. Прихожане начали выстраиваться в очередь за причастием, но император не торопился встать в их ряды. Фламберт при этом удовлетворенно-радостно кивнул головой, и император тотчас же пожалел о своем ротозействе – епископ теперь наверняка постарается остаться с ним наедине, чтобы вновь начать скулить про доставленное сюда из Милана золото. Вкусив плоть и кровь Спасителя, Беренгарий, вслед за завершающей мессу молитвой, получил просьбу Фламберта задержаться. Услышав это, добросовестные прихожане заспешили к выходу и вскоре Фламберт с Беренгарием остались одни. Архиепископ был предсказуем – он печально вознес свои глаза под свод церкви и заговорил: - В своих молитвах, государь, я обращался к Господу и цитировал Священное Писание его. Упали ли зерна от рассказанной мной притчи евангелиста Матфея на благодатную почву души вашей? Погрузившись в омут своих воспоминаний, он совершенно пропустил мимо ушей слова епископа. - Надеюсь так же, как и любое слово из Священного Писания, ваше высокопреподобие. Впрочем, об этом может судить не иначе как Господь наш, – нашелся Беренгарий. - Волею Господа вы царь над своими подданными, а я должник ваш перед вами, не обиравший ради уплаты долга должников своих. Неужели моя верность вам не заслужила вашего милосердия? – Беренгарий даже обрадовался, найдя выход из щекотливого положения». - Я удовлетворил ваше желание, ваше преподобие, и ходатайствовал за вас перед Римом утвердить вас в сане. Я, конечно, мог бы дать вам рассрочку, но, знайте, это золото не мое, оно в большинстве своем принадлежит наемникам, а те не знают, что такое рассрочка по долгу.

- Я мог бы не платить этот долг вообще, открыв Милан войскам Рудольфа. - Если бы вы открыли городские ворота, то пострадала бы ваша душа, вступившая на путь предательства, ваша паства, которая подверглась бы грабежу, но не ваш сан.

Король Рудольф не вправе свергать и назначать епископов.

Фламберт сделал вид, что не услышал выпады Беренгария и продолжал гнуть свое. - Да, но с епископом во время штурма городов порой происходят грустные вещи.

Вот, к примеру, епископ павийский Иоанн, который сгорел от пожара устроенного вашими наемниками. - В ваших словах все более обнаруживается, что вы держали оборону, прежде всего, ради сохранения своей жизни, своих богатств и сана, но не ради защиты своих людей и не ради преданности своему правителю!

Услугу, оказанную вам моим отцом, Гуго Миланским, вообще трудно переоценить. Беренгарий пристально взглянул на Фламберта, пытаясь удержать себя от неконтролируемой вспышки ярости. За дверьми церкви послышался какой-то непонятный шум.

- По всей видимости, стража разгоняет с площади чернь для вас и новокрещенных, – сердито заметил Фламберт.

Впрочем, Беренгарий и не думал прислушиваться, раздумывая над своим ответом епископу.

- Не имею понятия, о чем вы намекаете мне, но слова ваши все более укрепляют меня в мысли о справедливости моего решения, – лицо императора приняло каменный вид.

- Грех этого деяния лежит не только на моем семействе, цезарь, но и на вашем, – повысил голос Фламберт.

- Ваше высокопреподобие, считаю вашу миссию в Вероне исчерпанной, благодарю вас за все ваши и вашего рода великие деяния и услуги, оказанные мне, которые мне, однако, не полностью известны, и прошу сей же час вернуться во вверенный вам город! – крикнул Фламберт уже в спину уходящему Беренгарию. - Это вы должник, истязающий товарищей своих, а царь здесь Господь Небесный! - Что-то неладное происходит там, государь, – испуганно прошептал он, указывая за дверь. Император оглянулся, архиепископ стоял в глубине нефа, превратившись в соляной столб, и не сводя с Беренгария глаз. Шум площади своей резкостью неприятно покоробил слух.

Дорифоры и в самом деле грубо и споро выгоняли с церковной площади всех посторонних.

Змея шевелилась у нас под боком, но мы не заметили или не захотели заметить ее присутствия. Сюда идут воины епископа Гвидолина преследующие цель пленить вас или лишить жизни! Они напали на нас во время самогО святого обряда, когда граф принимал на руки моего сына! Кара Небесная для осквернителей святых стен будет скора и ужасна! Вот и еще один верный и честный друг, храбрый воин и примерный христианин, поплатился своей жизнью за преданность ему. - Государь, государь, – тормошил его Гизельберт, – нам надлежит покинуть пределы церкви, мы не можем обнажать свой меч в ее пределах, но нам надо торопиться.