Диме 35 Лет Поздравления С Днем Рождения

И вдруг слышу откуда-то: Нагнулся — она под диваном сидит. Ты, может быть, и за Поздравления Матвея С Днем Рождения 20 Лет столом за обеденным не умеешь сидеть?

На стул книг целую гору навалил — чтобы повыше было. А она покраснела вся и вдруг говорит: — Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее? — Ах нет, — говорит, — что вы, что вы… Это тоже невкусно.

Она помолчала, носиком посопела и говорит: — Нет ли у вас немножко гвоздиков?

— А ещё, — говорит, — я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, вазелин, спички… «Батюшки! Вытащил из стены большой ржавый гвоздь, почистил его немножко. Но не успел я оглянуться, она — раз-раз, хруп-хруп — весь гвоздь сжевала. Облизнулась и говорит: — Нет, голубушка, извиняюсь, у меня больше гвоздей для тебя нет. Вот, если хочешь, — бумаги, пожалуйста, могу дать… Дал ей бумагу — она и бумагу съела. Спичек дал целый коробок — она и спички в два счёта скушала. Керосину на блюдечко налил — она и керосин вылакала.

— Такая девочка, пожалуй, и тебя самого съест в два счёта.

Нет, — думаю, — надо гнать её в шею, обязательно гнать. А она керосин выпила, блюдечко вылизала, сидит, зевает, носом клюёт: спать, значит, хочется.

Сидит она, как воробушек, — съёжилась, нахохлилась, — куда ж её, думаю, такую маленькую на ночь глядя гнать.

Её ведь, такую пичужку, и в самом деле собаки могут загрызть. Пускай выспится у меня, отдохнёт, а завтра утречком — до свиданьица, иди откуда пришла. Положил на стул подушку, на подушку — ещё подушечку, маленькую, из-под булавок у меня такая была. Потом уложил Феньку, укрыл её вместо одеяла салфеткой. Утром, как только проснулся, пошёл посмотреть, как там моя Фенька поживает. Ни Феньки нет, ни подушки нет, ни салфетки… Вижу — лежит моя Фенечка под стулом, подушка у неё под ногами, голова на полу, а салфетки — так той и вовсе не видно. Вдруг Фенька мне говорит: — Слушайте, не ищите, ладно? — Обжора ты этакая, — говорю, — утроба ты ненасытная!

— Я ночью проснулась, мне кушать захотелось, а вы мне ничего не оставили. Ну, я с ней, конечно, спорить не стал, плюнул и ушёл на кухню завтрак готовить. Себе сделал яичницу, кофе сварил, бутербродов намазал.

А Феньке — нарезал газетной бумаги, накрошил туалетного мыла и сверху всё это керосинчиком полил.

Приношу этот винегрет в комнату, смотрю — моя Фенька полотенцем лицо вытирает. Я испугался: мне показалось, что она ест полотенце.

— Ну, — говорю, — ладно, садись, ешь скорей и — до свиданьица. И вдруг вижу — моя Феня как задрожит, как затрясётся. Кинулась ко мне, за ногу меня схватила, обнимает, целует, а у самой из глазёнок слёзы так и текут. Если вы меня кормить будете, я никогда ничего — ни одного гвоздика, ни одной пуговицы без спросу не съем. Вот я и подумал: «Что ж, не объест ведь меня эта пигалица. Но только смотри у меня… Она сразу повеселела, запрыгала, замурлыкала.

А перед тем как уйти на работу, я сходил на рынок и купил полкило маленьких сапожных гвоздей. Штук десять я оставил Феньке, а остальные положил в ящик и ящик закрыл на ключ. «Ну, — думаю, — если три гвоздя осталось, значит, всё в порядочке, значит, она ничего лишнего не съела». Я похвалил её за хорошее поведение, немножко с ней поиграл, потом занялся своими делами. Я сажусь за письменный стол, открываю чернильницу, гляжу — чернильница у меня пустая.

Ты же мне, — я говорю, — обещала… — Я обещала вам не есть ничего.

Думаю: «Надо ей какую-нибудь работу, какое-нибудь занятие найти.

А когда я её работать заставлю, ей некогда будет дурака-то валять». И вот на другой день утром я ей даю метёлку и говорю: — Вот, Феня, я ухожу на работу, а ты пока делом займись: прибери комнату, пол подмети, пыль вытри. Вечером я прихожу, смотрю: в комнате — пыль, грязь, на полу бумажки валяются. Как-то незаметно, но одному прутику… — Ну, что же, — я говорю, — мне теперь делать? И на другой день я посадил Феньку в маленький кожаный чемодан. Только попросила, чтобы я просверлил несколько дырочек для воздуха. И с тех пор Фенька так там и живёт, у меня в чемодане. Конечно, выросла немножко за это время: была с большой палец, теперь — с указательный. И даже маленький-маленький — вот такой — телевизорчик там стоит. А лучше приходите ко мне как-нибудь в гости, и я вас непременно с ней познакомлю. Недавно одна редакция предложила мне написать морской рассказ. Я согласился, сел к столу и начал: «Эсминец нёсся вдоль каменной гряды. Лавируя среди подводных скал, лейтенант Калинкин обогнул Елизаветинскую косу». У них там, оказывается, художник нарисовал очень красивую буквицу и почему-то именно «М».

Конечно, могучий и гибкий русский язык таит в себе неограниченные возможности. Можно бы, например, написать: «Миноносец нёсся…» Но смотрите, что получается: «…носец нёсся…» Некрасиво, нехорошо. Получилось неплохо: «Миноносец мчался мимо мола…» А дальше пошло совсем хорошо: «Мутное море молчало. Маневрируя между мелями, мичман Малинкин миновал мыс Марии…». Потом прочитал всё сначала, и, знаете, мне понравилось: «Мутное море молчало…» Просто здорово! Слова на «м» толклись перед глазами, как мухи, и ни одно из них не влезало в рассказ.

Жена заботливо налила мне крепкого кофе, но я отодвинул стакан и мрачно произнёс: — Маша, можно мне молока? Помнишь, ты хотел про то, как сын не даёт покоя родителям?

Я с радостью согласился, немедленно сел к столу и начал: «Мария Михайловна моет маленькую Машеньку, Митя мешает матери. — Мама, — мычит мальчик, — мама, мамочка… Мария Михайловна молчит. — Мамуля, — мурлычет Митя, — можно мне маленькую морковку?

Я встал, покурил, а когда вернулся к столу, с ужасом обнаружил, что опять весь рассказ получился на «м», и опять, как вчера, заплясали перед глазами мухи, мотыльки, малиновки, «мессершмитты», моль… «Довольно, — решил я, — не буду про маленьких мальчиков… Напишу лучше про большого зверя. Вот, например: «Матёрый медведь молча мотал мохнатой мордой…». Лучше что-нибудь о природе, о луне… Это успокаивает..» И я написал: «Мельница.

Я обмакнул перо и твёрдо вывел заглавие: «Мужественный муравей…». Мимо меня мчались машины, мотоциклы… Я бросился домой… Медный маятник мерно мерял минуты.

Я решительно взялся за перо, и все слова на «м» мгновенно разбежались. Встревоженная жена посоветовала заглянуть в энциклопедию. Полчаса спустя, в библиотеке, я выдавил из себя: — Вам Большую Советскую?

Должно быть, меня приняли за сумасшедшего… Но это ничего. Зато я выписал все слова на «м» и вечером во всеоружии сел к столу. Пожалуйста: «Миловидный мохнатый мальчик мешал молодому математику мерить медным меридианом Москворецкий мост. Мучая могучего мамонта, мёртвые мухи махали мушкетами… Малиновая мартышка миролюбиво мяукала: — Мудрец, миленький, можно мне мухомора? А потом, ведь вы же не знаете, чем это кончится… Впрочем, и я не знаю: вчера опять звонили из редакции… Подходила жена.

Она говорит, что у них там вышла ошибка: художник нарисовал не «М», а «Н»! Пришлось бросить этот рассказ… Но неужели нужно начинать новый, на «Н»? Однажды стекольщик замазывал на зиму рамы, а Костя и Шурик стояли рядом и смотрели. Когда стекольщик ушёл, они отковыряли от окон замазку и стали лепить из неё зверей. Тогда Костя слепил змею и говорит Шурику: — Посмотри, что у меня получилось. Шурик посмотрел и говорит: Костя обиделся и спрятал замазку в карман. Шурик всё беспокоился и спрашивал: А Костя отвечал: — Вот она, в кармане.

В кино они взяли билеты и купили два мятных пряника.

Костя бросился занимать место, а Шурик где-то застрял. Вдруг пришёл незнакомый гражданин и сел на замазку. Костя уже хотел смотреть кино, но тут послышался шёпот Шурика: — Ты уже съел свой пряник? Костя вдруг плюнул и прохрипел: — Послушай, у тебя пряник вкусный? — Тебе не нужна, а мне нужна, — проворчал Шурик и полез под стул искать замазку. — Сейчас я найду, — сказал Костя и тоже исчез под стулом. Костя пролез под стулом и встретился с Шуриком нос к носу. — Давай лучше кино смотреть, а то все пугаются, в лицо ногами тыкают, думают — собака. Костя и Шурик пролезли под стульями и уселись на свои места. Один раз мы с Мишкой были в игрушечном магазине и увидели замечательную игрушку — телефон.

В большой деревянной коробке лежали два телефонных аппарата, две трубки, в которые говорить и слушать, и целая катушка проволоки. Продавщица объяснила нам, что если один телефон поставить в одной квартире, а другой — у соседей и соединить оба аппарата проволокой, то можно переговариваться.

Это не какая-нибудь простая игрушка, которую поломаешь и выбросишь. Захотел поговорить, взял трубку — поговорил, и ходить никуда не надо.

Мы с Мишкой решили собирать деньги, чтобы купить телефон. Две недели подряд мы не ели мороженого, не ходили в кино — всё деньги копили. Наконец насобирали сколько было нужно и купили телефон. Один телефон у меня поставили, другой — у Мишки, и от моего телефона протянули проволоку через форточку вниз, прямо к Мишкиному телефону. Я помчался к себе, взял трубку и слушаю, а трубка уже кричит Мишкиным голосом: Я тоже как закричу: — Слышно что-нибудь? Мишка прибежал ко мне, и мы принялись обниматься от радости.

— Ну, о чём… О чём-нибудь… Хорошо, что мы купили телефон, правда? Да я не знаю, о чём разговаривать, — говорит Мишка. — Это всегда так бывает: когда надо разговаривать, так не знаешь, о чём разговаривать, а когда не надо разговаривать, так разговариваешь и разговариваешь… — Давай вот что: подумаем, а когда придумаем, тогда позвоним.

Вдруг Мишка снова звонит: — Слушай, сейчас я буду петь и на рояле играть но телефону. Послышалось какое-то шипение, потом забренчала музыка, и вдруг Мишка запел не своим голосом: Куда, куда вы удалились. Он слушал, слушал, потом как бросит трубку — и бегом вниз. Я взял трубку: — Ты чего, — говорю, — по-собачьи лаешь? — Это я ему в морду тыкаю трубкой, а он её зубами грызёт.

Я взял трубку, а там что-то жужжит: — Чем ты там жужжишь? Я её держу перед трубкой, а она крылышками машет и жужжит. Целый вечер мы с Мишкой звонили друг другу и выдумывали разные фокусы: пели, кричали, рычали, мычали, даже шёпотом разговаривали — всё было слышно. Уроки я кончил поздно и думаю: «Позвоню ещё раз Мишке, перед тем как лечь спать».

Батарею из аппарата вытащил, звонок разобрал и уже трубку развинчивает.

Он развинтил трубку, вынул из неё какие-то железки и стал отковыривать круглую пластинку, которая внутри была.

Пластинка вырвалась, и из трубки посыпался чёрный порошок. Мишка испугался и стал собирать порошок обратно в трубку. — Ничего, — говорит, — я сейчас соберу всё, как было. Возился, возился… Винтики маленькие, завинчивать трудно. Наконец собрал трубку, только железка у него одна осталась и два винтика лишних. — Ну, — говорю, — я пойду домой, а ты, как только будет готово, позвони мне. Я вскочил неодетый, схватил трубку и кричу: А из трубки в ответ: — Ты чего хрюкаешь? Всё равно я не поверю, что ты поросёнка в комнату притащил. Через минуту приходит ко мне: — Ты чего хрюкал по телефону? — Только у меня в трубке всё «хрю-хрю» да «хрю-хрю». Я пошёл к нему и позвонил по телефону: Сначала ничего не было слышно, а потом потихоньку так: «Хрюк! — Ты разбирал его, вот и испортил у себя в трубке что-то. — Наверное, я что-нибудь неправильно собрал, — говорит Мишка.

— А я посмотрю, как твой телефон устроен, и свой сделаю так же. Возился, возился — и починил так, что совсем ничего не стало слышно.