Поздравление Для Любимого На 23 Февраля В Прозе

Луна заглядывает в окно и освещает все углы дома, но почему же ни одной живой души не видно?

Тут ее пробирает дрожь, она вся дрожит как осиновый лист: еще никогда в жизни ей не было так страшно. Несчастная, обманом отняла она у них колбасу, пальты, табак, и теперь ангелы Божьи унесли их туда, где живется лучше, чем в богадельне. Он доносится из постели, где под одеялом лежит жалкая маленькая старушка. Она снова загонит домой своих стариков, чтоб все было шито-крыто и никто в Лённеберге не болтал бы лишнего. Она видит, как сверкают в кухне огоньки, будто там зажжено множество свечей. И вдруг ей становится стыдно, и она не решается войти в дом.

Сперва она хочет заглянуть в окно и удостовериться, вправду ли там пируют ее бедняки. Но для этого нужен ящик или другая подставка, чтобы забраться повыше.

Старостиха идет к столярной в надежде увидеть что-нибудь подходящее.

На чистом снегу, освещенный луной, стоит колышек, а на нем небольшая колбаска, начиненная картошкой. Правда, сейчас старостиха так сыта, что чуть не лопается. Но вскоре ей снова захочется подкрепиться, и надо быть последней дурехой, чтобы колбаска зря пропала на морозе, думает она.

Вот так ловили волков в Смоланде в стародавние времена.

В тот самый миг, в ту самую минуту, когда Командорша провалилась в волчью яму, праздник в Каттхульте закончился. Старички и старушки высыпали на двор и уселись в сани, чтобы ехать домой.

Она, видимо, надеялась, что как-нибудь выкарабкается сама. А бедняки вихрем скатились с холма, и когда они подъехали к своей лачуге, то дверь — вот чудо — оказалась открытой. Они тотчас, шатаясь, вошли в дом и сразу повалились на постели, разморенные едой и катанием на санях, счастливые впервые за долгие-долгие годы. Обратно в Каттхульт Эмиль, Альфред и маленькая Ида возвращались при свете луны. В небе мерцали звезды, Эмиль и Альфред тащили дровни, а Иде позволили сесть в них и ехать в гору по отлогому склону, ведь Ида была совсем маленькой. Если тебе случалось лунной ночью ехать на санях по такой вот зимней дороге в Лённебергской округе, ты знаешь, какая там стоит дивная тишина — будто вся земля заснула и спит беспробудным сном.

Представляешь, как жутко средь полного безмолвия и тишины услышать кошмарнейший вой. Так вот, Эмиль, Альфред и Ида, ничего не подозревая, взбирались со своими санями на последний холм, как вдруг из волчьей ямы донеслось завывание, от которого у кого угодно застыла бы кровь в жилах. Чем ближе они подходили к дому, Поздравление С 23 Февраля Для Смс Короткие тем отчаяннее становился вой. Эхо Поздравление 23 Февраля Картинки Для Детей разносило его по всему хутору, и казалось, что лес вокруг полон волков и что они отзываются на жалобный вопль плененного собрата. Они замерли на месте, освещенные лунным светом, и прислушались.

Может, не так уж плохо, что старостиха угодила в яму? Не мешает проучить ее как следует, чтобы она подобрела и чтобы злости в ней поубавилось.

Втроем они стояли на краю ямы и смотрели вниз на старостиху, которая в своей серой шерстяной шали и впрямь походила на волчицу. — Злобная старая волчица, получеловек-полуволчица — вот кто это, и опаснее ее на свете зверя нет! — Не стреляй, Эмиль, миленький, неужто ты не узнаешь меня?! — завопила Командорша, до смерти испугавшись, как только Эмиль заговорил про ружье. Она ведь не знала, что у Эмиля было только игрушечное ружье, которое ему смастерил Альфред. Тогда старостиха заорала: — Вы что, ослепли, что ли, это же я свалилась в яму! — Нет, куда там, да и, к счастью, тетку ее тетки тоже, — выпалил Эмиль.

— Иначе яма была бы битком набита старыми волчицами-оборотнями. Тут уж Командорша заголосила что было мочи, а потом, всхлипывая, забормотала: — Вот злодеи, вот уж злодеи-то!

— Да, ясное дело, любит, — ответил Альфред, — только у нас ни одного пальта нет. — He-а, во всем Смоланде не осталось больше ни единого пальта, — подтвердил Эмиль. Она поняла, что Эмиль узнал, как подло она обошлась с Дурнем-Юкке и другими бедняками. Она так убивалась, что Эмилю стало жаль ее, потому что сердце у этого мальчика было золотое.

Но если хочешь, чтобы жизнь в богадельне стала лучше, так просто отпустить старостиху нельзя. — Послушай-ка, Альфред, — сказал он, — приглядись получше к волчице, по-моему, она чем-то похожа на Командоршу из богадельни, а? — Да Командорша будет почище всех смоландских оборотней, вместе взятых. — Ясное дело, волчицы-оборотни просто добрые по сравнению с ней. Все-таки интересно, кто в самом деле стащил ту колбаску из шкафа на чердаке? Неужто не видишь, что это Командорша, а никакой не оборотень! — Она похожа на волчицу-оборотня, только у той не может быть такой шали. Теперь, Альфред, надо помочь Командорше, тащи лестницу! Старостиха с громким плачем выбралась наверх и бросилась наутек, только пятки засверкали. Никогда в жизни ноги ее больше не будет в Каттхульте! Но прежде чем старостиха скрылась за холмом, она обернулась и крикнула: — Колбаску взяла я! Прости меня, Господи, но под Рождество я совсем запамятовала про это! — Хорошо, что ей пришлось посидеть здесь часок и вспомнить про свои подлости, — сказал Эмиль. — Видать, не такая уж глупая выдумка эти волчьи ямы. Командорша неслась вниз с холма во весь дух и порядком запыхалась, когда наконец добежала до богадельни.

Все ее старички и старушки спали в своих завшивленных постелях, и Командорша ни за что на свете не рискнула бы теперь потревожить их сон. Она кралась по дому неслышно, словно призрак, чего никогда раньше не делала. Она пересчитала их, как овец: Дурень-Юкке, Калле-Лопата, Юхан-Грош, Придурок-Никлас, Пройдоха-Фия, Кубышка, Виберша и Блаженная Амалия — все были здесь, она всех их видела. На столике возле постели Блаженной Амалии маячило… о ужас! Конечно, привидение, хотя оно и было похоже на поросенка. А может, это оборотень стоял и глазел на нее своими жуткими белесыми глазами? Слишком много страхов выпало на долю Командорши за один день, и сердце ее не выдержало. Так она и лежала, словно убитая, пока солнце не заглянуло в окна богадельни. Как раз в этот день родственники из Ингаторпа должны были приехать в гости в Каттхульт. Разве что свеже-просоленным шпиком, сохранившимся в бочонке в кладовой, да жареной свининой с картошкой и луковым соусом — свининой, которую не стыдно подать на стол самому королю, случись ему заехать на хутор! Но когда вечером мама Эмиля записывала в синюю тетрадь историю того дня, надо признаться, она была очень огорчена, и листки бумаги по сей день хранят расплывшиеся кляксы, словно над листками этими кто-то плакал. И потом: Поздравление На 23 Февраля Для Ребенка — Сиводня он целый день просидел в столярке, бедный рибенок. Конечно, он мальчик благачистивый, но порой, сдается мне, он малость не в себе». Эмиль частенько сидел в столярной, а все остальное время играл с маленькой Идой, ездил верхом на Лукасе, возил в город молоко, дразнил Лину, болтал с Альфредом и выдумывал все новые и новые проказы, которые делали его жизнь богатой событиями и разнообразной.

Так что к началу мая он уже вырезал не менее ста двадцати пяти деревянных старичков, красовавшихся на полке в столярке! Альфред не проказничал, но и у него были свои огорчения, вот так-то. Ведь он до сих пор не отважился сказать Лине, что не хочет на ней жениться.

— Давай уж лучше я скажу, — предлагал Эмиль, но Альфред и слышать об этом не хотел. — Я же тебе говорил, надо половчее, чтобы не обидеть ее.

Альфред, право же, был добрый малый, и он никак не находил нужных слов, чтобы сказать о своем решении Лине.

Но как-то субботним вечером в начале мая, когда Лина сидела на крыльце людской и упорно ждала, когда он подсядет к ней, Альфред решил: будь что будет!

Свесившись из окна людской, он закричал ей: — Слышь, Лина! «Наконец-то дождалась чего хотела», — подумала она.

— Чего же, милый Альфред, — отозвалась она, — говори, что там у тебя? — Да все, вишь, о женитьбе, ну, о чем мы раньше толковали… слышь, наплюем на эту женитьбу, ладно? Может, и не следовало бы этого делать, так как я не хочу учить тебя скверным словам, наверное, ты уже немало знаешь их сам. Но ты должен помнить, что Альфред был всего-навсего простой работник из Лённеберги, куда ему до тебя!

И он не сумел получше выразить свои мысли, хотя ломал себе голову много-много дней, бедняга Альфред! И Альфред понял тогда, что, видно, ему никогда не избавиться от Лины.

Но в тот вечер ему все же хотелось быть счастливым и свободным, и потому он вместе с Эмилем пошел на хуторское озеро удить окуней.

Вечер был такой прекрасный, какие бывают, наверное, только весной в Смоланде. Вся черемуха в Каттхульте стояла в цвету, пели дрозды, жужжала мошкара, и бойко клевали окуни. Эмиль с Альфредом сидели, глядя, как на зеркальной водной глади покачиваются поплавки. Так до самого захода солнца просидели они на берегу, а потом отправились домой. Альфред нес на рогульке окуней, а Эмиль дул в дудку, которую Альфред вырезал ему из вербы. Они шли извилистой дорожкой по пастбищу, и над их головами шумели по-весеннему нежно-зеленые березовые листочки. Эмиль так здорово дудел, что даже дрозды притихли от удивления. Внезапно Эмиль смолк, вынул дудку изо рта и спросил: — Знаешь, что я сделаю завтра? Паклиной) Во всей Лённеберге, во всем Смоланде, во всей Швеции и, кто знает, может, на всем свете никогда не было большего проказника, чем Эмиль, который в прежние времена жил на хуторе Каттхульт близ Лённеберги, в провинции Смоланд.