Поздравление Дочке С Днем Рождения 23 Лет

Командорша заверила его, что никто никакого ножа не видал.

И тогда Эмиль спросил: — Ну как, понравилась вам колбаса? Командорша опустила глаза и уставилась на свои здоровенные ножищи. — Как же, как же, — поспешно забормотала она, — ведь дорогая хозяйка из Каттхульта знает, чем порадовать бедняков.

И тогда Эмиль сказал то, ради чего он пришел сюда, но упомянул об этом вскользь, будто невзначай, а вовсе не как о важном деле: — Мама и папа в гостях в Скорпхульте. «Это уж точно, иначе ты давно уж была бы там», — подумал Эмиль.

Как и все в Лённеберге, он хорошо знал, что случись где-нибудь в округе праздник, так на кухне без Командорши не обойтись. И не отвяжется, пока не отведает хотя бы сырной лепешки.

Ради лепешки она готова была пойти хоть на край света.

Если ты бывал когда-нибудь на празднике в Лённеберге, то знаешь не хуже Командорши, что на стол там обычно выставляют длинные ряды сверкающих медных мисок с громадными сырными лепешками, которые гости привозят в подарок хозяевам. — На столе там семнадцать сырных лепешек, — сказал Эмиль. Разумеется, Эмиль не мог точно знать, было ли там семнадцать лепешек, но он и не настаивал, врать он не хотел. Он добился чего хотел и не сомневался, что через полчаса Командорша будет шагать по дороге в Скорпхульт. Эмиль, Альфред и маленькая Ида притаились за поленницей и вскоре увидели, как из дома вышла Командорша, закутанная в свою самую толстую шерстяную шаль, с нищенской сумой под мышкой, и направилась в Скорпхульт.

Но вот ужас-то: она заперла за собой дверь на ключ и бросила ключ в свою суму. Теперь все они, эти несчастные бедняки, оказались взаперти, как в тюрьме.

Старостиха, видно, считала, что так оно и должно быть. Пусть только Дурень-Юкке попробует выбраться из дома, он увидит, кто здесь командует и с кем шутки плохи. И она резво засеменила толстыми ногами по дороге в Скорпхульт. Потом Альфред и маленькая Ида тоже попытались ее открыть. Тем временем к окну прильнули бедняки и испуганно уставились на троицу, которая пыталась проникнуть к ним в дом.

Эмиль закричал: — Гулять вам на пиру в Каттхульте, если мы вызволим вас отсюда! И в лачуге зажужжали, словно растревоженные пчелы в улье. Ведь все равно они заперты, и, как ни ломай голову, им отсюда не выбраться. Ты, может быть, спросишь, почему они не открыли окно и не вылезли во двор? Сразу видно, что ты никогда не слыхал о внутренних рамах. В зимнюю пору невозможно было открыть окна в богадельне именно из-за этих внутренних рам. Они были плотно вставлены и заклеены бумажными полосками, чтобы ветер не проникал в щели. «Ну а как же тогда проветривали комнаты?» — вероятно, удивишься ты. Дорогое дитя, ну как можно задавать такие глупые вопросы! Кто тебе сказал, что в богадельне проветривали каморки? Ну кому это нужно, если свежий воздух и так проникал в дом через печную трубу и щели в полу и стенах? Нет, куда там, через окно этим несчастным старикам не выбраться!

Правда, в доме одно маленькое оконце все же открывалось и зимой, но оно было высоко над землей в чердачной каморке Командорши, и ни один бедняк, как бы он ни был голоден, не решился бы прыгнуть с такой высоты, чтобы отправиться в гости. Потому что это уж точно был бы прыжок прямо на тот свет. Но Эмиль не отступил перед таким пустячным препятствием. Он тотчас отыскал лестницу, запрятанную под дровяным сараем, и приставил ее к чердачному оконцу, которое радостно распахнула Кубышка. Он был рослый и сильный, и ему ничего не стоило осторожно спустить по лестнице маленьких тощих старичков и старушек. Понятно, они охали и причитали, но все, как один, благополучно вылезли из окна и оказались внизу на земле. Она боялась высоты и ни за что не хотела вылезать в окно.

Виберша пообещала принести ей всего, что только сможет захватить с собой, и Амалия успокоилась. Случись кому-нибудь ехать по дороге в Каттхульт в конце этого праздничного дня, когда уже стало смеркаться, он, наверно, подумал бы, что повстречал вереницу серых призраков, которые, хромая, пыхтя и отдуваясь, карабкались по склону на вершину холма, где стоял хутор.

И в самом деле, они были похожи на привидения в своих рубищах, эти жалкие нищие, зато они щебетали, будто жаворонки, и резвились, словно дети. Ох-хо-хо, ведь столько лет минуло с тех пор, как они были на праздничном пиру. Они радовались, представляя себе, как перепугается Командорша, когда вскоре вернется домой и найдет лачугу пустой, если не считать одной бедной старушки. — Хи-хи-хи, так Командорше и надо, — сказал Юхан-Грош. — Хи-хи-хи, одна без бедняков, то-то ей будет сладко! Довольные, они все вместе смеялись над старостихой. Потом они вошли в празднично убранную кухню Каттхульта и оторопели. А когда Эмиль зажег пять больших свечей в подсвечнике и их пламя отразилось в начищенных до блеска медных тазах, а посуда засверкала и засияла на свету, все затихли, а Дурень-Юкке даже подумал, уж не угодил ли он прямо на небеса. — Гляньте-ка, здесь свечи и вечное блаженство, — сказал он и заплакал, потому что плакал теперь Юкке и в радости, и в горе. Эмиль, Альфред и маленькая Ида принялись таскать из кладовой все, что только могли унести. И я хочу рассказать тебе, что они поставили на стол. Запеченного целиком молочного поросенка, украшенного сахарной глазурью. Я могла забыть три, ну от силы четыре, самое большее пять блюд, но остальное я все перечислила. Они сидели за столом, эти старички и старушки из богадельни, и терпеливо ждали, пока всё принесут.

При виде каждого нового блюда их глаза разгорались все сильнее.

Наконец Эмиль пригласил их: И они принялись уплетать угощение так, что только за ушами трещало. Альфред, Эмиль и маленькая Ида тоже сидели за столом. Она все думала, уж не новая ли это проделка Эмиля, на самом деле. Она вдруг вспомнила: ой, и верно, ведь завтра утром к ним в Каттхульт на третий день праздника приедут в гости родственники из Ингаторпа! А тут вся праздничная еда исчезала прямо на глазах!

Она слышала, как за столом хрустели, грызли, причмокивали и глотали. Казалось, стая хищных зверей набросилась на миски, блюда и подносы. Маленькая Ида понимала, что так жадно едят лишь изголодавшиеся люди, но это все равно было ужасно. Она дернула Эмиля за рукав и зашептала ему на ухо, чтобы никто не услышал: — Ты уверен, что опять не напроказничал?

Вспомни-ка, ведь завтра к нам приедут гости из Ингаторпа! — Куда лучше, если еда достанется тому, кому она и вправду нужна. Но все же он немного испугался, так как, судя по всему, к концу пиршества не останется и полпальта.

То, чего гости не могли съесть, они распихивали по карманам и сумам, блюда и миски опустошались в мгновение ока. — Ну вот, я слопал грудинку, — вымолвил Калле-Лопата, дожевывая последний кусочек. — А я слопала селедочный салат, — сказала Пройдоха-Фия. Они говорили «слопал», «слопала», и это значило, что они съели все до крошки и что на блюде было пусто. — Теперь мы слопали все дочиста, — сказал в конце концов Придурок-Никлас, и правдивее этих слов он никогда в жизни не произносил. Вот почему это пиршество прославилось на долгие времена как «великое опустошение Каттхульта», и о нем, к твоему сведению, долго не прекращались толки как в Лённеберге, так и в других приходах.

Лишь одно блюдо оставалось нетронутым — целиком запеченный молочный поросенок. Он лежал на столе и печально глядел своими сахарными квадратиками вместо глаз. Поросенок похож на крошечное привидение, — сказала Пройдоха-Фия. Ни разу в жизни не пришлось ей Поздравление С Днем Рождения Сынок 16 Лет видеть запеченного целиком молочного поросенка, да и другим беднякам тоже не выпадало такого случая. Поэтому-то и оробели они перед ним и даже не дотронулись до него.

— спросил Калле-Лопата, когда все блюда были уже пусты. И тогда Эмиль ответил, что на всем хуторе уцелела лишь одна колбаска, да и та насажена на колышек, который торчит из его волчьей ямы. Там она и останется как приманка для волка, которого он с нетерпением ждет, поэтому ни Калле и никто другой ее не получит.

Она растерянно поглядела по сторонам, и взгляд ее остановился на поросенке. — Ладно, пусть ей будет поросенок, — со вздохом согласился Эмиль. Тут бедняков так разморило от еды, что они не могли шевельнуться, а дотащиться до своей лачуги у них просто не хватило бы сил.

На хуторе были дровни — длинные и вместительные сани. На них можно было увезти сколько угодно стариков и старушек, даже отяжелевших после такого угощения. В небе светила луна, а вокруг лежал пушистый, только что выпавший снег.

Стояла мягкая зимняя погода — чудесная пора для катания на санках. Эмиль и Альфред заботливо рассадили гостей на дровнях. Спереди восседала Виберша с поросенком, затем по порядку все остальные, а сзади — Ида, Эмиль и Альфред. Ветер свистел в ушах, и старички и старушки кричали от восторга — уже так давно они не катались на санках!

Лишь один поросенок молча несся, как привидение, в лунной ночи на руках у старой бабки и таращил немигающие глаза. Я хотела бы, чтобы ты ее увидел, когда она возвращалась домой после прогулки за сырными лепешками в Скорпхульт! Вот она в серой шерстяной шали, толстая и довольная, подходит к дому, достает ключ, вставляет его в замочную скважину и посмеивается при мысли, что сейчас увидит своих покорных и запуганных бедняков. В самом-то деле, должны же они наконец уразуметь, что хозяйка здесь она — одна над всеми! Она поворачивает ключ, переступает порог и входит в сени… но почему такая тишина?

Спят они, что ли, или сидят и смотрят хмуро исподлобья?