Поздравление Сестры Екатерины С Днем Рождения

Таковым всегда был этот город, в котором еще долго будет отхаркиваться коммунистический режим.

Возле пивной бочки Василий увидел старика-казаха, одетого в форму железнодорожника.

— Так точно, маладой тшеловек, — старик, пьяно пошатываясь, отдал Василию честь. Полностью купе для моей семей… семьи, — по лагерной привычке чуть не сказал семейки. Старик приосанился и хриплым голосом сказал: — Так целый купе, говоришь. Уединение становится потребностью не меньшей, чем хлеб и воздух. Человеческий взгляд, пусть дружелюбный, вызывает глухое раздражение. В Поздравление Сестры Екатерины С Днем Рождения грязно, как во всех купе всех поездов бывшего СССР. Кусок ковровой дорожки пропитан вонью вековой грязи.

Худосочный проводник с жидкими замусоленными бакенбардами, чем-то напоминающий шимпанзе, испуганно спрашивает: — А где остальные. Проводник замирает, затем поспешно кивает головой и на цыпочках выходит из купе. “По крайней мере, теперь не будет приставать с подселением.” Из сумки Василий достает бутылку коньяка. Он делает пару глотков, закуривает, и опять погружается в воспоминания. Во время его первой судимости привлекательная внешность была для него злым роком.

Первые ножевые шрамы он приобрел именно из-за этой внешности. В камерах пожилые заключенные то и Поздравление Сестры Екатерины С Днем Рождения норовили погладить его по щеке, при этом восклицая: — Ты, чё, взаправду пришел с воли? Этот бесконечно задаваемый вопрос поначалу приводил его в смущение, а затем — в бешенство.

Ночью, когда камера укладывалась спать, рецидивисты наперебой предлагали ему место рядом. Внутренне он чувствовал, что это не проявление дружбы. Но его неопытное существо откликалось на малейшее излучение тепла.

“Вокзальная хата”[49] в Екатеринбурге вмещала в себя больше ста заключенных. К тому времени он уже был опытный боец, несмотря на шестнадцать лет.

По огромной камере рыскали уголовники и отнимали у слабых духом все, что придется. Коренастые, стриженые парни, напоминающие бультерьеров, отбивали отказчикам внутренности. Сдавленные крики плавали в синем от никотина воздухе. Разукрашенный татуировками обнаженный до пояса “бультерьер” присел возле него и уставился бесцветными глазами. Он уже знал эту породу двуногих и понял, что без драки не обойтись. Гены его непутевого отца боксера помогали ему в жизни больше чем воспитание матери. Прямым ударом левой он выбил ему все зубы, на которые тот еще не успел нацепить поганые коронки. Старые рецидивисты, среди которых были “полосатики”[51], пригласили Василия на глоток чифиря. Один из них подарил ему кусок простыни, на которой был нарисован гусар с лицом Мефистофеля. За окнами частный сектор старого татарского города Новотроицка.

Этот город известен в России высокой преступностью и ужасающими дорогами.

Разрытый и серый, он не более, чем кормушка для властей. Мало того, в Новотроицке он испытал Поздравление Сестры Екатерины С Днем Рождения, которое продолжительное Поздравления Сестры Екатерины С Днем Рождения будоражило ему душу… Она явилась в ресторан и зациклила на себе взоры бандитов и спекулянтов. Василий скучал за бутылкой шампанского после очередной отсидки. У нее была потрясающая фигура и грива каштановых волос. Не обращая внимания на окружающих, она подошла к его столику. Для такой красивой девушки Новотроицк не мог быть домом.

Грубый и отсталый, он все прекрасное превращал в дорожное дерьмо.

— искренне Поздравление С Днем Рождения Сестры 63 Года сказал он, и под злобными взглядами подонков принес ей стул. Деревянный купеческий дом, называемый рестораном, содрогало веселье. Откормленные русские кобылицы и черные спекулянты-самцы отплясывали под нестареющую песню “Ах, Одесса, жемчужина у моря!”. Прогибался пол, еще больше вдохновляя потные жирные тела.

Возле столика появлялись краснолицые типы и многозначительно ухмылялись. — Пусть она тебе скажет, — прошипел он, не переставая улыбаться.

— Возьми бутылку шампанского, пойдем ко мне, — сказала она. — Чё-то ты быстро, подруга, Юсуфа забыла, — сказал один из них, загораживая дорогу. Он чувствовал, как напряглась упругая женская плоть. Проткнуть ножом иноверца для них считалось за честь. К тому времени он уже вполне был согласен с одним из персонажей О’Генри касательно кулачных драк. — Сейчас мы тебя, овца, на х… оденем, а после отрежем башку, — последовал ответ. Хлесткий выстрел прорезал глухомань провинциального города.

Тот, кто бросил ему оскорбительные слова, схватился за грудь и упал. Сначала мечта о рыцаре, затем — обвинение рыцарю в том, что спас жизнь ей и себе.

— Брось этот город, поехали со мной, — предложил он. — Не могу… У меня здесь старая больная мать и больше никого в целом свете. Сеть улочек и переулков была столь обширна, что днем у него бы закружилась голова. С территории детского сада падали отблески света, освещая буйную растительность. Не зажигая свет, они разделись и легли в невидимую кровать.

Сказались перенапряжение и лагерная растренированность.

Только за одно это можно возненавидеть жизнь, колонию, превратности судьбы в этой стране. С четырнадцати лет, заблудив его в крючкотворстве юриспруденции, лишив свободы, ему подарили взамен услуги педерастов, с которыми он никогда не общался. Его превратили в серого волка, вменив в четырнадцатилетнем возрасте статью о распространении наркотиков и Поздравлении Сестры Екатерины С Днем Рождения. Когда вселенная выплеснула на Землю свет, он был уже на ногах. Боясь повторения неудачи, он спрыгнул с подоконника и ушел в утренний туман. “Прощай, Новотроицк, ты веха моей странной жизни.” Поезд мчит Василия дальше, в глубины Урала, земли безумно чудесные и наиболее пострадавшие от рук фанатиков, устроивших на этой земле ядерное производство. На перроне Челябинского вокзала его охватывает непонятное беспокойство.

Василий проходит в здание вокзала, игнорируя прилавки, заваленные сомнительной жратвой, выходит на привокзальную площадь.

Гостиница “Малахит” по-прежнему скучает у пыльной обочины, возмущая прохожих отсутствием близкого перехода. “Тряхнуть стариной, что ли?” В этой гостинице он задвигал джинсовые куклы патологически жадным спекулянтам. “Нет, так мы с тобой не договаривались” — говорит он своему второму Я, покупает арбуз и заскакивает в тамбур вагона.

И все же корейцы выращивают отличные арбузы… В списке любовников его матери был кореец. Он привязался к ней, словно банный лист, и вначале ухаживания ничего не жалел. В отличие от хитрых соплеменников, Сережа работал на шахте и двум русским женам платил алименты. Вскоре, когда они сошлись и она просила для сына рубль на школьный буфет, кореец выражался примерно так: “Мне похер ты и твой сын!” Когда же она его выгнала и вставила новый замок, он приходил в дом моделей, где она работала, бил ее кулаком по лицу и, хищно улыбаясь, цедил: “Да ты что, Анечка, от меня так просто не уходят!” Его боялись.

Василий был мал, но и когда вырос, никогда больше не видел, чтобы так били женщину. Она выла и выла, а он колотил ее четырехгранной ножкой от стула куда придется. Иногда он хватал ее за “грудки” и, словно смертельного врага, бил желтым лбом в переносицу.

Двухметровый гигант схватил корейца за шею и как перышко бросил о стену. С тех пор корейца в доме матери Василий больше не видел. Он подбросил кусок арбуза и глубоко насадил на лезвие финки. Казалось невероятным, что ему было когда-то шесть лет, и он был столь беспомощен. Он раздевается, открывает окно и ложится на чистую простынь. Своим он его называет потому, что сколько себя помнит, он ему периодически снится. Но в тюрьме, как правило, полету сопутствуют всевозможные Поздравлений Сестры Екатерины С Днем Рождения. Например, когда он подлетал к водному Поздравлению Сестры Екатерины С Днем Рождения, толпа врагов палками доставала до его пят. Огромным усилием ему удавалось подняться на сантиметр и, почти касаясь воды, перелететь на другую сторону. А вот огромная площадь до отказа заполненная людьми. В лучах солнца, счастливый он стоит посреди площади. Он взмывает высоко в небесную лазурь, затем стремительно, вниз головой, летит к земле. Не долетая до земли несколько метров, он переворачивается, и под крики ликующей толпы опускается на площадь.

Казанский вокзал времен перестройки напоминал огромный вертеп.

Пьяные музыканты, сверкая красными носами, выдувают кабацкие мелодии. Потаскухи, алкоголики, бомжи водят пьяные хороводы. Очередной отщепенец доказывает маленькую правоту доблестным воинам ОМОНа. Василий выходит из вагона и направляется в здание вокзала. И все же его свойство вовремя исчезать в условиях перестроечной Москвы претерпело изменения. Из битумной пелены вырастают два коренастых джина в знакомой униформе. Прописка у него хоть и липовая, но для этих сойдет. Но там, на дне спортивной сумки, лежал он… — Поздравление С Днем Рождения От Сестры Красивые С Казахстана. Если найдут парабеллум, учитывая старые заслуги, влепят не менее червонца.” Тот, который упомянул о травке, внимательно вглядывался в его лицо рысьими глазами. Едва сдерживаясь, чтобы не броситься бежать, он ответил: — Ребята, я на операцию желудка приехал… О какой травке разговор? Позже, вспоминая тот случай, он еще и еще раз убеждался, что на помощь ему пришел Всевышний. — О-о-о, да тебе везет, парень, — не осознавая глубины Поздравления Сестры Екатерины С Днем Рождения своих слов, сказал владелец рысьих глаз. — Вон идет Игорек со своей Ритой… Обойдемся без обыска. Длинноухая собака, преданно поглядывая на хозяина, обнюхала его сумку и, виляя хвостом, отошла в сторону. Видимо, Казахстан у них ассоциировался только с наркотиками.

Объездив несколько гостиниц, для него все пути сошлись на Окружной. На станции метро “Окружная” находится три гостиницы для приезжего быдла. Впрочем, после Олимпиады номера хорошо отреставрировали.

“Заря”, “Алтай” — сиди дома, не гуляй” — напевает он названия гостиниц, упуская одну.

Василий занимает вполне приличный одноместный номер. Мягкая постель и голубая ванная — все вместе возбуждает желание. — Шеф, я приехал с Севера, посоветуй солидный кабак. На северах раньше зарабатывали, а теперь — разве что доски на гроб.

— Не везде, шеф, не везде, — хлопает он его по плечу. В груди хорошо, а в голове — страх вперемешку с пустотой. Н-н-нет, лучше пулю в лоб,” — уже вслух говорит он, и ловит на себе удивленный взгляд таксиста. Есть тут один старый кабак, называется “Центральный”. Халдей за дверью выпучивает глаза, делает серьезную мину. “Ну, эти и этот меня не остановят… В зоне возле раздачи жратвы я видел и не такое”. — Граждане, у меня диета, — он расталкивает недоуменную толпу. Он уверенно стучит в дверь и блатным жестом подзывает швейцара. Вилка из оттопыренных указательного и мизинца тому хорошо знакома. Он в одинаковой мере боится как дипломатов, так и блатных.

Дипломат может помочь в Поздравлении Сестры Екатерины С Днем Рождения с работы, блатной попросту изобьет.

Вычурные узоры на стенах покрыты золотом, хорошая акустика. Словно коммивояжер, он заказывает много и требует сразу. Ассорти тоже радует глаз свежестью зелени, яркостью маслин. От такого стола любой зэк в Карлаге потеряет сознание. Вышколенные молодые парни новой формации развлекают толстых потных блондинок. Безусловно, коммерческие директора, главбухи, продавцы из Сыктывкара, Читы, Оренбурга. Через час второй они поведут пышногрудых хрюшек трахать в валютные номера.

За соседним столиком, без мужчин, сидят три вышеописанных экземпляра. Звучит старая, но вечно молодая “Ах, Одесса, жемчужина у моря…” Василий приглашает на танец одну из хрюшек… Так и есть, главбух коммерческого предприятия.

— Какая роскошная, обаятельная женщина, — говорит он ей, властно обхватывая то, что когда-то было талией. — Мне это все говорят, — самодовольно улыбается она. Самоуверенность безмозглой дуры, одетой в золото, его бесит. Где-то там, за этими стенами, в московских малосемейках ютятся ткачихи и поварихи, не имеющие малейшего понятия, какие суммы денег просаживают в кабаках заплывшие жиром узаконенные воровки.

“Ничего, — решает Василий про себя, — через два часа вы запоете у меня по-другому”.