Поздравление С Днем Рождения Фирмы 2 Года

— Ему весело, — поспешила обрадовать папу маленькая Ида. А от прыганья поросенок станет тощим, как гончий пес! Рождественский окорок из Заморыша — об этом он как-то не думал. Уж верно, в этот день он не очень-то любил своего папу! Да, во вторник, десятого августа, Эмиль не очень-то любил своего папу. Солнечным, теплым летним утром Заморыш скакал через веревочку на пригорке, где стоял хлев, а папа Эмиля упомянул о рождественском окороке. Потом папа ушел, потому что как раз в тот день в Каттхульте начали косить рожь, и папе нужно было оставаться в поле до самого вечера. — Тебе, Заморыш, чтобы спастись, надо отощать, как гончему псу, — сказал Эмиль, когда папа ушел, — а не то… ты не знаешь моего папашу!

Целый день Эмиль ходил сам не свой и переживал за поросенка. В тот день проказы мальчика были такими пустяковыми, что на них едва ли кто обратил внимание. Он посадил Иду в старое деревянное корыто, из которого поили коров и лошадей, и играл в пароход на море. А потом он накачал полное корыто воды и тоже играл в пароход на море — в пароход, который захлестывает водой; поэтому маленькая Ида вымокла до нитки и очень развеселилась. Потом Эмиль стрелял из рогатки в цель — в миску с киселем из ревеня, который мама выставила остудить на окошко кладовой.

Эмиль только хотел посмотреть, попадет ли он в цель, и не думал, что может разбить миску, хотя так оно и вышло.

И тут-то Эмиль обрадовался, что папа далеко, на ржаном поле. Мама продержала Эмиля в столярной совсем недолго — отчасти потому, что жалела его, отчасти потому, что надо было отнести косарям еду и кофе.

Они привыкли пить кофе в поле — так уж было заведено в Лённеберге и во всем Смоланде, и хуторяне всегда отправляли в поле детей. Что за славные посыльные были эти смоландские ребятишки! Они шагали по извилистым тропинкам, держа в руках корзинки с едой и кофе.

Тропинки петляли по лугам, по пастбищам и обычно заканчивались на скудном лоскутке пашни, усеянном валунами. Но смоландские ребятишки, понятно, не плакали, потому что среди камней росла земляника, а землянику они очень любили. И вот Эмиля с Идой также послали отнести в поле еду и кофе. Они отправились в путь рано и шли быстро, крепко держа корзинку за обе ручки.

Ему нравилось колесить, идти кружными путями — туда-сюда, благо везде было на что посмотреть. На этот раз Эмиль сделал крюк и заглянул на болотце, где обычно водилось много лягушек, и без труда поймал одну. Ему хотелось разглядеть ее поближе, да и лягушке не помешало бы некоторое разнообразие: не торчать же ей день-деньской в болотце. Поэтому Эмиль посадил лягушку в корзинку с кофе и едой и захлопнул крышку. — удивился Эмиль, когда Ида усомнилась, хорошо ли держать лягушку вместе с кофе и едой.

Пусть посидит немного, потом я пущу ее обратно в болотце, — сказал этот сообразительный мальчик. За ними шли Лина с Крёсой-Майей и ловко подбирали ее граблями, а затем связывали в снопы. Когда Эмиль с Идой объявились наконец-то со своей корзинкой, папа не встретил их как долгожданных гостей, а, наоборот, отругал за то, что они опоздали. Те, кто работал в поле, строго следили, чтобы кофе им приносили в самый полдень, минута в минуту.

— Зато теперь неплохо хлебнуть глоточек, — примирительно сказал Альфред, желая направить мысли папы в другую сторону. Если тебе когда-нибудь доводилось полдничать вместе с косарями прямо в поле теплым августовским днем в окрестностях Лённеберги, ты знаешь, как приятно отдыхать вместе с ними у нагретых солнцем валунов, болтать, попивать кофе и есть бутерброды. Потому что когда сердито рванул к себе корзинку и открыл крышку, лягушка прыгнула прямо на него и исчезла за расстегнутым из-за жары воротом рубашки. От неожиданности и отвращения папа взмахнул рукой, и кофейник перевернулся. Эмиль стремглав подхватил его, так что кофе пролился самую малость. От испуга она юркнула в папины брюки, и папа вовсе рассвирепел. Он задрыгал ногами, чтобы вытряхнуть лягушку из штанины, и опять пнул несчастный кофейник, который, на беду, снова попался папе под ноги. Кофейник непременно бы перевернулся и все остались бы без кофе, не подхвати его Эмиль.

Лягушка, понятно, не собиралась долго задерживаться там, куда попала. В конце концов она выскочила из штанины, и Эмиль подобрал ее. Он считал, что история с лягушкой — очередная проказа Эмиля, хотя это было совсем не так. Эмиль думал, что корзинку откроет Лина и, может, от души обрадуется, увидев маленькую славную лягушку. Для того, чтобы ты понял: и Эмилю порой приходилось туго. Особенно когда его обвиняли в проказах, которые вовсе не были проказами. Ну, например, просто непонятно: где он мог держать лягушку? А Лина знай твердила свое: — Сроду не видывала этакого пострела. Коли он сам не напроказит, то все равно попадет в какую-нибудь историю! То, что случилось немного позднее тем же днем, подтверждает ее слова. Эмиль попал в такую историю, о которой вряд ли следует рассказывать! Вся Лённеберга потом еще долго охала и причитала над ним. А все случилось оттого, что его мама была удивительно расторопная хозяйка, и еще оттого, что в тот год в Каттхульте на редкость уродилась вишня. Но все это вовсе не зависело от Эмиля, нет, он просто попал в историю! Во всей Лённеберге не было хозяйки, равной маме Эмиля в умении варить варенье, выжимать сок, готовить и находить применение всему тому, что росло в лесу и созревало дома, в саду. Она без устали собирала бруснику, чернику, малину, делала повидло из яблок и слив, желе из смородины, варила варенье из крыжовника и готовила вишневый сироп. А сушеных фруктов для вкусных компотов у нее хватало на всю зиму.

Яблоки, груши и вишни она сушила в огромной печи на кухне и складывала в белые холщовые мешочки, которые потом развешивала под потолком в кладовой.

В самый разгар сбора вишни в Каттхульт приехала погостить расфуфыренная фру Петрель из Виммербю. И тут мама Эмиля возьми да пожалуйся, что уж слишком много уродилось этой благословенной вишни, которую просто некуда девать.

— Я думаю, Альма, тебе надо поставить вишневую наливку, — сразу нашлась фру Петрель.

Папа Эмиля в рот не брал спиртного, он даже пиво не пил, разумеется, кроме тех случаев, когда его угощали на ярмарках.

Что еще делать, если уговаривают выпить бутылку-другую пива!

Он тотчас подсчитывал в уме, что две бутылки стоят тридцать эре, а тридцать эре на земле не валяются!

Оставалось лишь взять да выпить, хочешь ты того или нет. Но пить вишневую наливку — нет, на это его не подбить. Но фру Петрель возразила, что ежели в Каттхульте не желают пить наливку, то в других местах все же найдутся такие, которые не прочь пропустить рюмочку.

Например, ей самой хотелось бы иметь несколько бутылок вишневой наливки, и почему бы маме Эмиля тайком от домашних не поставить бродить вишни куда-нибудь в темный угол погреба, где кувшин с вишнями никто не увидит. А когда наливка будет готова, фру Петрель приедет в Каттхульт и хорошо заплатит за нее.

Маме Эмиля всегда было трудно отказать, когда ее о чем-нибудь просили. К тому же она была расторопной хозяйкой, у которой ничего не пропадало даром, а для себя она уже насушила вишни предостаточно.

И неожиданно, сама не понимая, как это сорвалось у нее с языка, она пообещала фру Петрель приготовить для нее вишневку. Но мама была не из тех, кто делал что-нибудь тайком от других. Он долго ворчал, но под конец сказал: — Делай как знаешь! Несколько недель вишни бродили в большом кувшине, поставленном в погреб, и как-то в августе, в тот самый день, мама решила, что вино уже готово и пришел срок разлить его по бутылкам. Она выбрала подходящее время, когда папа был на ржаном поле. Он не увидит вина в своем доме и не почувствует за собой греха.

Вскоре мама Эмиля расставила в ряд на кухонном столе десять бутылок красной наливки. Теперь их надо было убрать в корзину и задвинуть в угол погреба, чтобы они никому не мозолили глаза. Пусть теперь фру Петрель приезжает, когда ей вздумается, и забирает свое вино.

Вернувшись домой с пустой корзинкой для провизии, Эмиль и Ида увидели у кухонной двери ведро с вишнями, из которых готовилась наливка.

— Эмиль, возьми-ка ведро, — сказала мама, — и пойди зарой эти вишни в мусорной куче. Но мусорная куча была сразу за свинарником, а в свинарнике слонялся словно неприкаянный Заморыш. Увидев Эмиля, он громко захрюкал, давая понять, что хочет выйти и погулять с ним. — Это я тебе сейчас устрою, — сказал Эмиль и поставил ведро на землю. Он отворил дверцу свинарника, и оттуда с радостным хрюканьем выскочил Заморыш. Он тотчас сунул пятачок в ведро, полагая, что Эмиль принес ему поесть. И тут Эмиль впервые задумался над словами мамы: «…зарой эти вишни в мусорной куче». Как-то чудно, в самом деле: в Каттхульте не привыкли зарывать в землю то, что съедобно. А эти ягоды, очевидно, хороши, Заморыш ел их, не отрываясь от ведра. «Может быть, — подумал Эмиль, — мама хотела зарыть ягоды в мусорной куче, чтобы они ни в коем случае не попались на глаза папе, который с минуты на минуту должен был вернуться домой с ржаного поля?» «Пусть уж лучше Заморыш сожрет их, — решил Эмиль. — Ведь он ест так, будто без этих вишен просто жить не может!» По всему было видно, что Заморышу эти вишни особенно понравились.

Он хрюкал от удовольствия и так усердствовал, что весь перемазался — рыльце его стало Поздравление С Днем Рождения Два Года совсем красным. Чтобы ему было удобнее есть, Эмиль высыпал вишни на землю. Тут явился петух и тоже захотел разделить с поросенком пиршество. Заморыш лишь покосился на петуха, но не прогнал его, и петух стал клевать ягоды одну за другой. Следом подошли куры во главе с Лоттой-Хромоножкой, желая посмотреть, что там за лакомство отыскал петух.